Далече от брегов Невы - [5]

Немало повидавший и переживший, Раевский оказался на редкость интересным собеседником. Он рассказывал о прошлом, о Потёмкине, при котором служил и которому доводился внучатым племянником.

Так, беседуя, ехали.

В двенадцати верстах от Екатеринослава, близ села Старые Кайдаки, где жили лоцманы, проводившие суда по Днепру, увидели знаменитые днепровские пороги.

Огромные камни, выступая из воды, преграждали реку. Самые большие пороги — целые скалы — назывались Ненасытицкими. Здесь масса воды с силой ударялась о камни и стремилась меж ними с шумом и пеною. Шум стоял такой, как на море в бурю.

За порогами на лесистых днепровских островах жили некогда запорожцы.

Здесь, на острове Хортица, была Запорожская Сечь.

Раевскому вспомнилось: «Однажды Потёмкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них: „Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?“ — „То не диво, — отвечал запорожец, — у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заграють, то аж у Петербурси затанцують“».

Пушкин записал этот исторический анекдот.

Возле немецкой колонии Нейенбург, в восьмидесяти двух верстах от Екатеринослава, всем караваном переправились через Днепр. За Днепром сколько хватало глаз видна была степь. Безводная, ровная, поросшая седым ковылём, при восходе и заходе солнца она казалась серебряной. Огромное пространство волнующегося серебра…

Утром 30 мая за несколько вёрст до Таганрога увидели Азовское море.

— Море! Море!

Караван остановился.

Девочки Раевские, их гувернантка, компаньонка и няня — все кинулись к воде. Мария Раевская затеяла игру: она гонялась за волнами и убегала от них.

Пушкин, никем не замеченный, стоял в стороне и любовался картиной: море, юная девушка, грациозная и быстрая, убегает от волн, настигающих её…

Вскоре добрались до Таганрога. Оживлённый город, где шла большая торговля скотом и хлебом, оказался бедно обстроенным. Крыши многих домов были крыты соломой.

Встретил путешественников сам градоначальник Папков и проводил в свой дом на Греческой улице.

Дом его, один из лучших каменных домов в городе, за два года до этого капитально отремонтировали, отделали внутри и покрасили снаружи — стены палевые, карнизы белые. Краска ещё не пожухла, и дом имел нарядный, свежий вид.

Гостей поместили в лучших комнатах на втором этаже.

У Папкова отобедали и переночевали. Утром двинулись дальше.

Проехали Ростов, который начинал только строиться, и Нахичивань — шумный торговый город, населённый армянами.

На ночлег остановились в станице Аксай, что раскинулась на крутом берегу при слиянии рек Аксая и Дона.

Место было торговое, жили здесь в достатке, о чём свидетельствовало немалое количество каменных домов и лавок.

Когда Пушкин ранним утром вышел на улицу, с реки тянуло свежестью, над камышовыми крышами вились сизые дымки. Пахло водой и рыбой. У каждого дома вдоль всего берега на шестах и на крышах вялилась рыба. Загорелые, крепкие казаки в разношёрстной одежде, в картузах и калмыцких шапках спешили к пристани.

Там кипела работа. С больших и малых судов сгружали живую рыбу, нагружали и увозили сухую и солёную. Усатые чумаки, покрикивая на медлительных волов, наполняли свои возы сухой таранью. Они везли и соль, которая ярко поблескивала сквозь дыры в рогоже.

Женщин было мало. А те, что проходили — рослые, статные, в коротких кафтанчиках и пёстрых вязаных колпаках, — смотрели, как и их мужья, независимо, смело. В них текла кровь тех бунтарей, что бежали сюда, в приазовские степи, низовья Дона, от царской неволи и барской кабалы.

Пушкину подумалось, что мирные бородачи, ловко орудующие на пристани, совсем недавно наводили ужас на вторгнувшиеся в Россию войска Наполеона, прошли всю Европу и купали коней в Сене.

Обедать путешественники поехали в Новочеркасск, за тридцать вёрст от Аксая, к старому боевому товарищу генерала Раевского — атаману Войска донского генерал-лейтенанту Денисову.

Город Новочеркасск — новую столицу донского казачества — основал в 1805 году знаменитый атаман Матвей Платов.

В годы войны с Наполеоном имя Платова гремело не только в России, но и во всей Европе. Лицеисты твердили наизусть стихи Жуковского «Певец во стане русских воинов», где было про Раевского, было и про Платова. О храбрости Платова ходили легенды. Когда донской атаман посетил Англию, его удостоили небывалых почестей. Лондон торжественно преподнёс ему драгоценную саблю, Оксфордский университет — почётный диплом доктора наук. Его именем назвали военный корабль, в его честь выбили памятные медали. Новорождённых младенцев нарекали Матвеями. Английские дамы выпрашивали у Платова прядки волос, чтобы носить их «на счастье» в своих медальонах.

Память Платова чтили в Новочеркасске.

К ночи на лодке вернулись в Аксай, а утром в день отъезда осматривали Старый Черкасск — город казачьей славы. Из казачьей столицы Старый Черкасск разжаловали потому, что каждую весну заливал его Дон. Но казаки усматривали и другую причину: Петербург хочет, чтобы они позабыли свою вольность, потому и лишили их старинной столицы. А казаки любили её, сожалели о ней. Это явствовало из их разговоров. «Сей разжалованный город в станицу, — рассказывал в письме дочери генерал Раевский, — ещё более обыкновенного залит водою. В нём осталось домов 700… другие перевезены в Черкасск. Но церквей не перевезли и их богатство. Не могли увезть памяти, что это первое было гнездо донских казаков. Словом Старый Черкасск останется вечно монументом как для русских, так и для иностранных путешественников».