Пестрые рассказы - [54]

При рассмотрении политических воззрений Элиана следует иметь в виду, что в его время рискованно было открыто высказывать не только смелые, но даже и не вполне лояльные точки зрения. Поэтому в «Пестрых рассказах» приходится расшифровывать иносказания и основываться больше на умолчаниях, чем на словах.

Характерно, что Элиан нигде прямо не говорит о своем времени и даже не упоминает имен современных ему императоров и видных политических деятелей. Причина этого уясняется, если вспомнить о существовании памфлета «Гиннид», направленного против императора Элагабала, о пессимистической оценке Элианом нравов своего времени (ведь все сетования на человеческие пороки — обвинение современников в первую очередь, ибо в древности люди, согласно теории Элиана, были ближе к совершенству, что и положило основание для дидактики «Пестрых рассказов») и, наконец, о пренебрежении Элиана к придворной карьере. Об этом он даже несколько подчеркнуто говорит в послесловии к книге «О природе животных»: «Я знаю, что люди, которые стремятся к деньгам, жаждут почестей, могущества и славы, будут укорять меня за то, что я посвятил себя таким занятиям (т. е. изучению жизни животных, — С.П.), хотя мог бы важничать, подвизаться при дворе и разбогатеть».

Даже древняя римская история занимает в книге непропорционально мало места, и римско-италийский материал используется в очень ограниченном количестве случаев (II, 38; III, 34; IV, 1; VII, 11, 16, 21; IX. 12, 16; XI, 9; XII, 6, 11, 14, 25, 33, 43; XIV, 36, 45). Это не связано со стоическим космополитизмом автора, с представлением о том, что добродетель абсолютна и проявляется повсюду, безотносительно к географическому прикреплению, хотя Элиан и высказывает свое презрительное отношение к узкому патриотизму (III, 6; XIV, 5). Дело и здесь все в той же осторожности, ибо в симпатиях Элиана к римской старине не приходится сомневаться. Их подтверждает тон всех рассказов, использующих примеры римского национального прошлого, а также сообщение Филострата о том, что и в жизни Элиан был поборником древних римских нравов. События римского прошлого, в особенности при умолчании о настоящем, было нетактично упоминать, так как в этом могло быть усмотрено нежелательное противопоставление одного другому. Зато поучение современников и сограждан («Пестрые рассказы» предназначались, несомненно, если не главным образом, для римских образованных кругов) на высоких примерах из прошлого других народов не заключало в себе ничего предосудительного.

Памфлет «Гиннид» не стоит в творчестве Элиана особняком. В «Пестрых рассказах» автор неоднократно возвращается к осуждению тирании и охотно заявляет о своей республиканской независимости по отношению к властителям (I, 25; II, 20; III, 21; VI, 12, 13; VII, 12, 17; XI, 4; XII, 6; XIV, 11). Отрицательное отношение к тирану — одна из дежурных риторических тем, но некоторые рассказы Элиана позволяют предполагать, что автор выходил за рамки ни к чему не обязывающей риторической абстракции, стремясь создать вполне определенные политические аллюзии: за личиной греческого тирана для всех очевидно скрывался римский император. В плане таких исторических намеков читается, например, рассказ о тиране Тризе, который в страхе перед заговорами запретил подданным разговаривать, затем — объясняться жестами и, в конце концов, даже плакать, за что поплатился жизнью (XIV, 22), или следующая заметка: «Вот фригийский рассказ, он принадлежит фригийцу Эзопу. В этом рассказе говорится, что если тронуть свинью, она, естественно, начинает визжать. У свиньи ведь нету ни шерсти, ни молока, нет ничего, кроме мяса. При прикосновении она сейчас же угадывает грозящую ей опасность, зная, на что годится людям. Так же ведут себя тираны: они вечно исполнены подозрений и всего страшатся, ибо знают, что, подобно свинье, любому должны отдать свою жизнь» (X, 5). Оба эти рассказа принадлежат к самым острым во всей книге; в них нарисована картина современного автору Рима со всеми деталями, вплоть до печального конца тиранов: ведь, кроме Элагабала, насильственной смертью умерли из числа тех императоров, на которых может распространяться это определение, также Коммод и Каракалла. Поэтому Элиан прибегает к тщательной маскировке: Триз — фигура вымышленная, ни с чем реальным не связанная, нарочито бесплотная, а фригийский рассказ обезврежен своей приуроченностью к иным условиям места и времени, и только ссылка на Эзопа служит намеком умеющему читать между строк. Порицая тиранический произвол, Элиан не был, однако, противником единовластия, если правление находилось в руках справедливого и достойного человека (III, 26; VI, 11), и, подобно стоикам, считал, что во главе государства должен стоять мудрец (III, 17; VII, 14, 21), наделенный, вдобавок к мудрости, мягкостью, справедливостью, простотой и непритязательностью, военными дарованиями, умеренностью, высоким строем души, готовностью прислушаться к чужому мнению (II, 20, 22; III, 16; V, 5; VII, 14; VIII, 15; XII, 49, 62).

Для уяснения социальных воззрений Элиана «Пестрые рассказы» почти не дают материала, однако на основании двух мест можно сказать, что он, очевидно, стоял на позициях традиционной рабовладельческой морали, ибо строгое наказание бежавшего раба и порабощение взятых на воспитание детей, от которых по бедности принуждены были отказаться их родители, представляются ему само собой разумеющейся и справедливой мерой (II, 7 и XIII, 28). Умолчание же о представителях социальных низов (поселян, во всяком случае как существ, близких к природе, Элиан ставил очень высоко) не может служить аргументом, проливающим свет на отношение к ним автора, так как он вне сомнения был ограничен данными своих источников.