Пестель - [76]

В марте 1825 года, еще при Пестеле, подпоручик Вятского полка Григорьев убил на дуэли поручика того же полка Скибицкого. Полковой командир тут же подал начальству рапорт о случившемся, было наряжено следствие. Руководил следствием полковник Леман — командир Пермского пехотного полка, участник заговора и приятель Пестеля. Расследование было долгим: Григорьев всячески изворачивался, желая преуменьшить свою вину. Офицеры — секунданты и свидетели дуэли — тоже не желали подводить сослуживца и давали уклончивые показания.

В апреле 1826 года, когда стало ясно, что Пестель будет осужден, и осужден сурово, Григорьев заявил, что драться со Скибицким его заставил бывший полковой командир. Пестель, узнав о ссоре двух офицеров, якобы сказал подпоручику: «Ежели ты не разделаешься благовидною манерой и не окончишь всего до 6 часов, то я тебя тогда своим пистолетом в лоб». По словам Григорьева, полковник Леман, связанный с Пестелем «отношениями» по тайному обществу, специально не давал ему возможности рассказать на следствии правду.

Однако офицеры-свидетели, узнав о поведении подпоручика, перестали его защищать — и «за присягою объявили все противное показанию Григорьева и к его обвинению». В частности, они стали настаивать на том, что в дуэли виноват именно Григорьев, нанесший Скибицкому оскорбление, ударив его по лицу, а бывший полковой командир тут совершенно ни при чем. В результате подпоручик Григорьев был разжалован в солдаты и сослан на Кавказ.

В декабре 1825 года, исполняя приказ арестовать Пестеля, начальство 2-й армии не решилось сделать это непосредственно в Линцах — месте квартирования полкового штаба. И эта нерешительность в данном случае вполне обоснована. Командира надо было изолировать от преданных ему подчиненных, в противном случае попытка его ареста могла закончиться самым непредсказуемым образом. Из мемуаров Лорера известно, что опасность выхода полка из повиновения понимал сам главнокомандующий Витгенштейн. Пестель был вызван в армейский штаб в Тульчин и именно там 13 декабря 1825 года взят под стражу.

После ареста Пестеля его подчиненных стали спешно переводить в другие полки. Однако перевести всех и сразу было невозможно. И когда новый командир вятцев, подполковник Ефим Толпыго, попытался вытравить в полку «дух Пестеля», то против него сразу же сложилась объединенная солдатско-офицерская оппозиция. «Все вообще офицеры и нижние чины ужасно не терпят нового командира, — доносил правительственный агент, — ругают его за глаза, называя глупым, дураком, грубияном и иными словами». А штабс-капитан Горлов не стеснялся даже вслух говорить о том, что «прежде из него (то есть подполковника Толпыго. — О. К.) душа выйдет, нежели из нас дух Пестеля».

В конце 1826 года подполковник Толпыго умер. Причина его смерти была банальной: запущенное рожистое воспаление ноги, переросшее в гангрену. Однако солдаты и офицеры были уверены, что новый командир был убит оставшимися на свободе союзниками Пестеля — по этому поводу даже производилось особое расследование.

* * *

Историки до сих пор должным образом не поставили и, соответственно, не исследовали вопрос о финансировании деятельности тайного общества. Между тем многие свидетельства — и в том числе показания заговорщиков — повествуют о том, что этот вопрос был одним из ключевых во все годы существования тайных обществ. Заговорщики хорошо понимали, что бесплатно революцию в стране произвести невозможно.

О том же, из каких средств ее оплачивать, декабристы стали размышлять задолго до 1825 года, еще со времен Союза благоденствия. Пестель в начале 1820-х годов призывал участников общества платить ежегодные взносы в зависимости от уровня достатка. Однако подавляющее большинство членов Тульчинской управы Союза жили только лишь на жалованье. Затея Пестеля провалилась. На Московском съезде 1821 года предприимчивый Михаил Орлов предлагал завести фальшивомонетный станок. Идея эта была с негодованием отвергнута.

В Северном обществе разговоры о необходимости собирать деньги воплотились в практические действия. Стараниями Сергея Трубецкого у общества появилась касса, составленная из «посильных» взносов участников организации. Впоследствии Рылеев показывал: «Скоро по вступлении моем в общество мне объявлено было, что каждый член оного по возможности обязан каждогодно вносить в кассу общества несколько денег. Я тогда же внес за себя кажется 500 рублей, да за Александра Бестужева 200 рублей; Трубецкой их принял от меня на квартире Митькова. Когда же по назначении меня в Думу (в конце 1824 года. — О. К.) я спросил Никиту Муравьева и Оболенского, где касса общества и как она велика, то они мне отвечали, что она у Трубецкого и, кажется, им истрачена». По признанию Евгения Оболенского, эта сумма составляла около 10 тысяч рублей.

Однако Трубецкой, как и многие другие северяне, был человеком очень богатым: тратить эту сумму у него не было никакой необходимости. На следствии он признал, что хранил у себя общественные деньги; правда, по его подсчетам, касса общества насчитывала 5 тысяч рублей. Конечно, для финансирования войск этих денег было явно недостаточно, но на подкуп мелких чиновников ее вполне могло хватить.