Песочные замки - [31]

В те времена я был журналистом. Я расспрашивал разных людей, что они думают о мистике, о сверхъестественном, о чудесах. Едва Жен услышал слово «чудеса» — альфу и омегу грезы, — как рука его разогнулась и Ксантиппа шлепнулась на пол. Собачонка ничуть не удивилась. Жен бросил ее, чтобы погладить бороду, которая настолько напоминала черную кудрявую шерсть собачки, что, видимо, он просто не мог одновременно держать собаку и гладить бороду, не рискуя впасть в ужасную путаницу.

— Чудеса, — сказал Жен. — Да. Кстати, о чудесах, я расскажу вам сказку. Ах, какой балет можно было бы из нее сделать…

Его темные глаза сверкнули, и он подошел к черной доске. Он взял цветные мелки и принялся рисовать причудливыми, нервными, словно эластичными штрихами, играя оттенками мелков и растушевывая нарисованное большим пальцем, а то и ладонью. Вскоре на сцене, представленной в виде обрамленного занавесом четырехугольника, появилась кровать с пухлой периной, очаг, пузатые, как сам художник, часы с какими-то фантасмагорическими украшениями, намеченными изящными каракулями.

Жен остановился. Борода его была вся перемазана белым и красным мелом. Он оглядел набросок, задумался и произнес:

— А вот и главный реквизит.

Потом нарисовал тигриную морду, взял ее в рамочку, и оказалось, что тигр вышит на коврике перед кроватью.

— Волки вышли из моды, — заметил я. — К тому же вышитый тигр не так опасен.

— Посмотрим, посмотрим, — ответил он. — Кстати, живого тигра держать затруднительно, вдобавок он линяет и всюду оставляет шерсть. Теперь действующие лица. Прежде всего бабушка.

— Разве может быть рождественская сказка без бабушки!

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он. — Посмотрим.

В быстрых глазах Жена блеснула искра лукавства, и я явственно ощутил, что готовится весьма своеобразная сказка в картинках. Разматывая рисунок, как клубок, Жен изобразил еще одну кровать, поменьше, потом появились косичка и очертания личика спящей девочки.

— Итак, в чаще леса, — начал он, — стояла избушка, в которой жили бабушка с внучкой. Дело было в ночь под рождество. Ни дедушки, ни папы, ни мамы не было…

Пунцовым языком он слизнул мел с нижней губы и так же резко, как перед этим бросил собаку, произнес:

— Их не было, потому что все они погибли на войне.

Я съежился в кресле. В мастерской сильно пахло псиной и олифой.

— Кстати, вы не спросили меня, почему я назвал собаку Ксантиппой. А назвал я ее так потому, что хотел отомстить за Сократа. Тень этого старого господина давно взывает к мщению. Ксантиппа, лежать!

И в глазах его мелькнул золотистый огонек. Вы, наверно, помните, что она была очень веселой, эта улыбка, проглядывавшая сквозь бороду Жена, но где-то там, в глубине, плясало крохотное пламя, которое порой бездумно называют черным юмором.

Да. Жен — ибо он не обладал классическим чувством последовательности в рассказе — принялся напевать, так же фальшиво, как Мишель Симон[38], импровизированный текст на мотив старой парижской песенки «Ступени дворца»:

Девочка в чаще жила,

В своей постельке спала, лон-ла,

В своей постельке спала.

— Это любимая мелодия Сент-Экзюпери, — сказал я решительно.

— Если вы будете без конца перебивать меня, — сказал Жен, — то это будет уже не сказка, а трагедия!

И он продолжал:

И бабушка рядом спала,

И спал в своей клетке Щегол,

И спал огонь в очаге, лон-ла,

И спал огонь в очаге.

Он умолк.

— Боже правый! Я же забыл про щегла!

И он нарисовал щегла в клетке. Щегол представлял собой желтую идеограмму в виде заглавной буквы S, а клетка — пять яростных штрихов, соединенных сверху фигурной скобкой…

Жен вытер руки о бархатную куртку, чтобы погладить бороду (ибо он был все же опрятен на свой лад), и продолжал:

— Уже близилась полночь, когда девочка вдруг проснулась, испуганная странной тишиной. Она открыла глаза и прислушалась. Мрак и безмолвие окружали ее… Когда глаза девочки привыкли к темноте — только снег сверкал за окном, — она увидела, что огонь потух. Она встала босиком с постели. Подошла к часам. Вот почему было так тихо: маятник не двигался. Девочка бросилась к клетке. Щегол лежал на спине, задрав лапки кверху, мертвый. «О, господин Щегол!» — проговорила она в смятении. Что оставалось ей делать, как не разбудить бабушку? Она подбежала к бабушкиной постели, но напрасно пыталась ее растолкать. Пуристы скажут, что в сказках такого не бывает: девочка не может знать, что такое смерть. Пусть говорят что хотят. Две слезинки выкатились из ее черных глаз. Она встала на колени и принялась звать свою фею. Это была добрая фея. О, она, конечно, не могла помешать дедушке, папе, маме, Щеглу и бабушке умереть, но все-таки она была добрая. И доказательством было то, что она явилась. Эта фея являлась всегда незаметно, как в кино, наплывом. Девочка взмолилась: «Дорогая сударыня Фея, если б вы, все на свете умея, их сейчас оживить пожелали, вы бы очень меня обязали». Эта девочка любила выражаться изящно. Кстати, заметьте, ей явно недоставало последовательности. Ведь она могла бы попросить фею заодно вернуть к жизни ее папу, маму и дедушку! Но где уж нам требовать логики от маленьких девочек, когда они и во взрослом-то состоянии логикой не отличаются! Короче говоря, все произошло так, как вы и предполагаете.