Песочные замки - [27]

Бал на улице Гранж-о-Белль

Моей сестре Урк[32]

Мне было тогда восемнадцать лет. Значит, если произвести нехитрые подсчеты, шел 1931 год. Учеба моя была прервана внезапной смертью отца, я еле сводил концы с концами и был на побегушках в художественной мастерской десятого округа. Знаете ли вы, что такое «мальчик на побегушках» в мастерской? Это ученик-подмастерье, который у всех на посылках. Так чему же я там учился?..

Париж и ночь, ночь без конца и без края, вошли в мою плоть и кровь.

Горе-моряки

Ходят по каналам

К небольшим причалам.

Горе-моряки

Всё глядят назад,

А мосты скользят,

Уплывают своды.

Провожает взгляд

Дни и годы…[33]

Эту песенку я написал спустя много лет. Какие только глупости не попадаются в песнях! Мосты не могут скользить! Они стоят на месте. Разводной мост на улице Дье, мост на улице Гранж-о-Белль… Правда, горе-моряку, быть может, и кажется, что они плывут. А себя он считает неподвижным во времени и пространстве, дурень этакий! Ну да бог с ним!

Особенно я любил канал Сен-Мартен. Я жил тогда под Парижем, в Ле-Павийон-су-Буа — это неподалеку от Монфермея, от мест, связанных с Полем де Коком[34] и с Козеттой Виктора Гюго. Из окна моей комнаты была видна река Урк. Поросший крапивой канал с нефтяными радужными разводами. Но я-то знал, что выше по течению, за Mo, за Мареем, Урк — чудесная река, одна из прелестнейших речек Иль-де-Франса. Въезжая в Париж через Пантен, я снова встречался с Урк, орошающей Ла Вийет, эту мрачную Венецию.

Потаскавшись по десятому округу, как публичная девка, Урк у самой Бастилии впадает в Сену. Я всегда улучал минутку в перерывах между беготней по заказчикам и продавцам красок, чтобы послушать, как она шумит в шлюзах.

Никто не знает, о чем поет вода. Подолгу смотрел я на баржи с именами морских птиц, святых или далеких городов. «Цветок Льежа»… «Намюрское кружево»… Одна называлась «Богоматерь Милостивая». Милостивая к кому? Я слонялся по набережным Жеммап и Вальми, заглядывал в кабачки с названиями вроде «Трубка Жакоба» или «Морской якорь», где осенью можно выпить молодого белого вина.

В тот вечер хозяин «Четырех сержантов» как раз писал, скрипя мелом по оконному стеклу:

«Привезли молодой гайак».

Гайак — это вино, такое молодое, что оно еще пенится и на языке чувствуешь вкус виноградной кожицы. Но выпить его надо быстро — оно не может долго храниться в бочках.

У стойки сидел мужчина, длинный, раскачивающийся, наподобие водоросли, под влиянием выпитого вина. Мы познакомились. Его звали Жемар, Марсель Жемар… В бистро его любовно звали Ужасный Марсель.

— Это из-за моей характерной внешности, — сообщил он мне гордо. — Что же касается характера, то он у меня вполне сносный.

— А меня зовут Ален, — сказал я. — Ален Домэн…

— От слова «дом»?

— Можно и так.

— Дом с привидениями! В каждом доме есть свое привидение. Это я вам говорю, а уж я в этом кое-что понимаю, недаром я лицедей! Актер! Киноартист! Я лицедействую. Изображаю всех подряд. Но только на заднем плане. Героев-пожарников, разъяренных полицейских, скелетоподобных танцоров, терзаемых алчностью кассиров и даже ищейку комиссара полиции.

— Вас можно увидеть на экране?

— В любом кинематографе, молодой человек. Я играю в «Бесчеловечной», играю в «Колесе». Я сообщник убийцы Ласенера и дублер Планше в «Трех мушкетерах». В «Тайне Пардайанов» я наемный убийца, тот, что повыше ростом. В «Двух сиротах» — кривобокий привратник. В «Деле лионского курьера» — третий форейтор.

— Ваше лицо мне и правда знакомо.

— С моим лицом только и играть что предателей, рогатых мужей да людей, получающих пощечины. Таково мое амплуа. За ваше здоровье, молодой человек! В этом году мода пошла на толстых, на откормленных, на пузанов и брюханов, на ярмарочных богатырей. Требуется мощь! А на изысканность и породу спроса нет. Мода, конечно, рано или поздно переменится, но пока я все худею и худею. Что прикажете делать? Когда нужно толстеть и толстеть! Вы себе представляете меня толстым?

— Порочный круг, — сказал я.

— О, я надеюсь, для вас не будет затруднительно заплатить за два гайака? Я забыл получить деньги на студии… ну и… Разумеется, это будет за мной. Ужасный Марсель приветствует вас, молодой человек. Я живу тут по соседству. Рядом с улицей Гранж-о-Белль… Меня все знают.

Своеобразной внешностью наградила природа этого человека. Находка для кинематографа! Идеальный статист, или то, что теперь называют «артист окружения». Вечером, вернувшись домой, я набросал по памяти его портрет. К тому времени я уже умел немного рисовать. Мне показалось, что, несмотря на браваду, он стесняется своего огромного роста и физиономии, похожей на клинок ножа в лунном свете. Я чувствовал в нем большой запас нерастраченного человеческого тепла, которое он не решался проявить из-за своей лошадиной наружности. Замкнулся в себе, вот и все.

После этой встречи я стал еще чаще бродить вдоль канала Сен-Мартен, иногда один, иногда с Марселем. Однажды вечером, зимой, был страшный туман, такой густой, что не различишь домов на другом берегу. Вот-вот должен был пойти снег. На канале очень красиво, когда идет снег. Кажется, будто на баржах бьют яйца и разбрасывают скорлупу по воде. Обычно в субботний вечер жизнь в десятом округе бьет ключом. На каждом углу — продавцы каштанов, уличные артисты, силачи, увешанные медалями. Но в тот вечер — ни души. Нам показалось, что мы вышли на Гранж-о-Белль.