Песочные часы - [25]

День этот тянулся, казалось, целую вечность. Кухонные хлопоты отвлекали, но вместе с тем в присутствии Марины Алена продолжала чувствовать себя неуютно, словно находясь под прицелом ее пристальных, всевидящих глаз. «Старая дева!» — подумала она раздраженно, но тут же одернула себя: кто дал ей право быть такой жестокой? Можно ли винить человека в том, что жизнь его не сложилась? Ведь это — почти то же самое, что обвинять калеку в его физическом уродстве… Если женщина не сумела создать собственную семью, это еще совсем не означает, что она неполноценна. Кто знает, сколько страдала Марина от того, что одинока, что, уже почти достигнув сорока лет, продолжает жить с родителями, что не родила и, наверное, уже и не мечтает о том, чтобы родить ребенка — собственного, своего ребенка, испытать самую главную, ни с чем не сравнимую радость?

— Марина… — Алена подняла глаза и, как обычно, задала вопрос, который и сама не ожидала от себя услышать: — А почему ты не вышла замуж?

Некоторое время в кухне стояла полная тишина — казалось, что каждая из двух присутствующих женщин даже перестала дышать, а потом Марина ответила спокойным и ровным голосом:

— Не взял никто, вот и не вышла. — И, словно ничего не произошло, продолжила снимать пену, вспучившуюся на краю огромной кастрюли.

— И ты никогда… Ты никогда никого не любила? — Алена прошептала это одними губами и удивилась тому, что Марина все-таки расслышала ее вопрос. Расслышала и ответила на него — все так же ровно и спокойно, казалось, абсолютно равнодушно:

— Любить нельзя. Людей — нельзя. Можно любить растения, цветы. Животных… Собак, кошек, скотину можно любить. Детей… А людей — нельзя. Нельзя любить людей, Алена. Хватит уже капусту резать, не на свадьбу же. И так полный таз.

Привычным движением сильных и огрубевших от труда рук она насыпала в таз пригоршню соли и принялась перетирать капусту между пальцев, выдавливая сок. Алена молчала — казалось, впервые за те два года, что она жила в одном доме с этой женщиной, ей захотелось рассмотреть ее поближе, понять, что это за человек. Темные, тонкие, в то же время очень густые брови изгибались, словно две ветки, на ее бледном лице, светло-карие глаза казались почти желтыми на фоне черных и длинных ресниц. Марина была красивой — пожалуй, даже теперь, когда юность осталась далеко позади, с этой женщиной мало кто мог сравниться. В ее глубоком, всегда пристальном и прямом взгляде чувствовался какой-то магнетизм — Алена и раньше очень часто ловила себя на мысли о том, что, встретившись взглядом с Мариной, она быстрее хочет отвести, опустить глаза, как будто где-то в самой глубине души начинала чувствовать вину перед этой женщиной. Но в чем она могла быть перед ней виновата? В чем они обе могут быть виноваты друг перед другом — разве только в том, что обе несчастны, каждая — по-своему… Странно, до этого дня Алена никогда не задумывалась о том, что Марина может быть несчастной. А та, в свою очередь, наверняка завидовала ей, Алене, считала, что она должна быть счастлива, потому что у нее есть муж… Но откуда эти слова?

Алена раздумывала — стоит или не стоит спрашивать Марину о том, что подтолкнуло ее вынести столь строгий приговор тому единственному чувству, которое, как считала и продолжала, несмотря ни на что, считать Алена, является для человека единственным смыслом жизни? Что жизнь без любви — пустые дни, кастрюли и сковородки, хлопоты, день без солнца, ночь без луны и звезд… Разве можно жить без любви и разве можно представить себя несчастливой, если у тебя есть главное — любовь? Даже Мила, которая так мучилась из-за своей любви, порой казалась Алене самым счастливым человеком на земле. Что же могло так перевернуть естественные для каждого человека представления о жизни в душе этой строгой и молчаливой женщины?

Алена так и не решилась ее об этом спросить, почувствовав, что та не желает этого разговора. День прошел как в тумане — Алена больше не произнесла ни с кем ни слова, не пошла больше на родник за водой, сославшись на боли в пояснице. Вечером молча легла в постель, глянула на часы — была уже почти полночь, а это значило, что ее муж сегодня в очередной раз взял «выходной». Долгое время она ворочалась без сна, а потом, едва задремала, вздрогнула, проснулась, совершенно отчетливо в ночной тишине услышав удар о стекло. Замерев, почти не дыша, она прислушалась — но за окном было тихо, и она снова склонила голову на подушку, как вдруг в оконное стекло снова кто-то бросил маленький камушек.

Спустив ноги на пол, она содрогнулась — деревянный пол, не покрытый ковром, был просто ледяным, и она поспешила надеть на ноги теплые и мягкие тапочки с меховой опушкой — подарок Лили, память о ней. Не зажигая света, она медленно подошла к окну, слегка отодвинула штору и принялась всматриваться в ночную темноту. Тусклый свет фонаря, прикрепленного к входной двери, освещал крошечное пространство, прямоугольную площадку возле дома — крыльцо, дворовую обувь, стоящую ровненьким рядком возле порога, ветки ореха, краешек лавочки, на которой когда-то они сидели вдвоем с Лилей, — больше ничего. Все остальное казалось тугим и плотным сгустком темноты, и только на небе вопреки всему светили звезды. Алена медленно отошла от окна, снова опустилась в уже успевшую остыть постель, посмотрела на часы — половина второго. Скоро вставать… Зажмурив глаза, она попыталась мысленно представить себе маятник часов, который двигался из стороны в сторону — медленно и монотонно, и больше ни о чем не думать. Это был старый и испытанный способ заснуть. Алена прочитала о нем еще давно в каком-то журнале и с тех пор часто заставляла себя представлять эти часы, со временем поняв, что она их по-настоящему ненавидит. Ненавидит этот маятник, живущий в ее воображении и равнодушно отсчитывающий и уносящий с собой драгоценные минуты ее жизни… Но только на этот раз у нее ничего не получилось. Маятник то и дело исчезал, мысли снова и снова возвращались к тому, что случилось с ней утром на роднике, к тем словам, которые произнесла Марина. Решительно и зло поднявшись с кровати, Алена накинула поверх ночной рубашки халат, снова надела тапочки и, бесшумно затворив за собой дверь, спустилась во двор.