Песня Рахеро и другие баллады - [6]

Хиопы молодцы всю ночь без сна трудились.

Со всех сторон свиней всё визги доносились,

И гостевых домов пол чисто устлан был,

И сборщикам плодов луною свет светил,

Тела их разукрасив тенями от ветвей,

И красный свет пылал от множества печей.

Так семеро из йоттовых трудились до утра,

Работа же восьмого невидима была.

Его отряд в лесу дрова, сгребая в кучи,

В вязанки собирал посуше да получше,

Те, что как порох вспыхнут, чтоб пламя занялось.

И вот настал день праздника. Как утро началось,

Леса заколыхались, вершины затряся,

Кокосовых орехов дождь будто пролился:

Восславя утро пира, пожара ветер шёл.

И вёл на пир Хиопа гостей всех в общий холл.

Всех возрастов толпою торжественно шагав,

В венках все улыбались, беды не предсказав.

На каждых трёх по свинке зажарили в земле

И навалили каждому закуски в стороне,

И фэи[22], жареных в костре и свежих, – пополам,

Для каждого в достатке, как сена лошадям

Запасено в конюшне, и рыбы – объеденье, <13>

И соусов корытца, и хлебных древ печенье[23],

И кавы полны чаны. Хоть раньше пир бывал,

Но изобилий здешних Вайау люд не знал.

Весь день они так ели запасы той еды,

Свиней сменяя рыбой, а рыбу – на плоды,

И осушали соус, и каву пили всласть,

Пока сон отупенья не стал на месте класть.

Сон сильный, как убийство, слепой, как ночь без звёзд,

Связав, их обездвижил, их души вдаль унёс.

Бесчувственны все вместе лежали стар и мал:

Боец с рукой смертельной, хвастун, что лишь болтал,

И женщина замужняя, привыкшая рожать,

И девочка невинная легли устало спать.

Хиопа встал, покинул холл, вождей своих забрав,

Катилось солнце уже вниз, вершины освещав,

Но ветер всё упрямо дул, не меньше, чем с утра,

Орехи сыпались в тени, и, словно флаг порвав,

Ветер разбил все облака в вершинах островных.

И по сигналу, молча, вмиг толпа людей других

Готовить стала быстро смерть, снуя и там, и тут,

Вязанки дров кладя вдоль стен, как муравьи бегут,

И возвели их высоко у стен со всех сторон.

Внутри царила тишина, у всех был крепок сон.

Стояла Таматеа мать с Хиопой рядом вместе,

Трясясь от радости и страха, как девочка-невеста.

А между тем спустилась ночь, тогда Хиопа сам

Пошёл проверить в холле всё, вверя своим глазам.

До крыши хворост сложен был, дровами дверь полна,

И восемьсот упитых тел храпело в неге сна.

Тогда отослан айто был, и он огня принёс.

«Внутри судьба целой страны, – Хиопа произнёс. –

Смотри! Я уголь раздуваю, сдувая весь восток,

И оголяю лес и брег, и пира голосок

Заглохнет здесь, в дыму костра, как крыша упадёт

На дом пустой, и пепел стен лишь ветер разнесёт».

И так в дрова он положил тот уголь раскалённый,

И побежала краснота в завал им возведённый,

И повалил обильно дым. Как та вода: сочится,

Потом пробьётся струйками и станет серебриться,

И вдруг всю дамбу, разорвав, теченьем унесёт.

Вот так, в мгновенье ока, ввысь тут пламя как скакнёт

В ночи, от ветра всё гудя, деревьев выше всех,

Окрестность моря осветя и местный его брег.

И Таматеа мать, крича, вверх руки вознесла:

«О, сына моего костёр, вот месть богов пришла,

Так долго я ждала её, но всё же увидала,

Теперь тоска всех дней моих, агония, пропала.

Желанье мести утолив, довольна я вполне,

Убийцы сына моего зажарятся в огне.

Десятикратно ценна месть, коль её долго ждать!

Прервали песню вы певцу? – Теперь вам услыхать

Сожженья песню! Мне, вдове, век доживать одной? –

Узрите, расы вашей плоть горит передо мной,

Все мучаетесь вместе: мужчины и ребята,

Все будете погребены, разнесены пассатом,

Дым вашего костра затмит звезду ночей».

Кричала так она, возвысясь средь людей.

III. Рахеро

Рахеро спал в том холле, подле него: жена,

Весёлая и милая, жила всегда сполна,

Их девочка-невеста, вся скромная, как мышка,

И главная надежда – мальчишка-шалунишка.

Спокойно, безмятежно так спал он среди них,

Но тут ему приснился беззвучный чей-то крик,

Проснувшись, он вскочил, как тот, что ему снился.

И адское сиянье, и дым вокруг, и рёв, что в уши доносился,

Звуча, как водопад, что рядом вниз упал,

Рахеро встал, качаясь, но разум ещё спал.

Тут пламя на ветру размашистым ударом

Ударило о крышу, сметя ей край пожаром.

Высокий холл и пир, его народ лежал, –

Он взглядом охватил, но в дыме потерял.

И разум в тот момент кристально ясным стал,

И, горло не жалея, он тут же закричал.

Как паруса гремят от шквала урагана,

Так он гремел: «Дождь! Ветер! – слова для сбора клана. – <14>

Подъём! Вайау, к оружью!» Но тишина в ответ,

И только рёв пожара, – живых уж рядом нет.

Он наклонился, щупая. Женщин своих нашёл,

Но дым пожара с кавой их жизнь уже увёл,

Ничком лежат. Его рука коснулась пацана,

И озарилась вдруг душа, надеждою полна:

«Спасти его ещё могу! Быстрей!» – себе сказал.

И, сняв повязку с бёдер, ребёнка спеленал,

Надев на шею, свёрток он завязал узлом.

А там, где крыша рухнула, как ад, ревел пролом.

Туда бежал Рахеро через людей завал,

Он по столбу подпорки в дыму взбираться стал:

Последние Вайау – отец с сынишкой малым,

А столб, уже занявшись, светился углем алым,

Кусая его плоть, и руки-ноги раня,

И жгя его глаза, и мозг его дурманя.

А он, чрез боль взбираясь, всё поднимался выше,

Сквозь пламя протянулся и был уже на крыше.

Но тут же ветер жаром и болью облетел

И, пламенем его обдав, на нём тряпицу съел.