Песня Рахеро и другие баллады - [5]

И, ещё раз сменив настрой, вновь песню заводила,

Взывая барабанов бой и павших воинов силу,

Взывая птиц из облаков закончить пир земли.

Внимали молча короли и головой трясли:

Ведь знали, что в Тайарапу сильны в боях лихих,

Как и в пирах, – и Вайау не менее других.

Она пришла в Паэа[14], к Намуну-ура племени, <10>

К врагам заклятым Тева[15], не терпящим их имени.

Её король Хиопа тепло там принимал: <11>

И выслушал, и взвесил, и мудро размышлял:

«Мы здесь, прикрыты островом, жильё своё ведём,

И ветер нас не мучает, волна нам нипочём.

Но там, в земле Тайарапу, расклад другой идёт,

Пассат их бьёт, не жалуя, и море там ревёт,

Ветра уносят песни волн аж до вершины гор,

Где зелены леса стоят. Народ, как на подбор,

Там крепок, твёрд и закалён, силён в боях лихих,

Как и в пирах, – и Вайау не менее других.

Теперь послушай, дочь моя, ты мудрости отца:

В любой есть силе слабости, – два глаза у лица.

Сильны своими омаре, копьё кидают метко,

Но глупые и жадные, как свиньи или детки.

Мы здесь, в Паэа, высеем достойные сады:

Бананы, каву[16], таро[17] – священные плоды,

Объявим мы свиней тапу, рыбалку – год закроем, <12>

Так мы запасы всей еды в Паэа здесь утроим.

И славу о богатстве нашем остров разнесёт,

Туда, куда мы захотим, слух языком дойдёт.

И свиньи из Тайарапу поднимут свою пасть,

А мы устроим им силок и станем тихо ждать

Пока унюхают еду прожорливые свиньи.

А между тем построим дом из твёрдой древесины[18]

Да негорючих ремешков, чтоб крышу прикрутить,

Такой рукам не повредить, огню не поглотить.

И, когда свиньи прибегут, начнётся пир у нас,

И в том пиру они помрут, не встретив утра час.

Вот так поступим. Сердцем я скорблю вместе с тобой,

Не жить Натева[19] с Намуну, как огню – с водой».

И сделали, как он сказал, сады там зацвели,

И вести понеслись кругом и к Вайау пришли.

Намуну-ура люди поплыли в даль ветров,

Где Тева города стоят вдоль южных берегов,

Бросая за борт всю еду, и вот – прибой помог,

Принёс богатства к Тева он, лежат они у ног.

В морской воде весь урожай лежит, омыт волной,

И дети с ним играют, едят, несут домой.

И старшие, уставившись, судачили, шутили,

И кто бы к ним ни приходил, опрошены все были.

И так мало-помалу молва кругом идёт:

«В Паэа прямо на земле еда везде гниёт,

Свиней там много, будто крыс, – их невозможно счесть.

Намуну-ура пареньки, пред тем как в лодку сесть,

Прямо с земли, из-под ветвей, по самые борта

Каноэ грузят фруктами. Весь день команда та

Ест непрерывно: рулевой, гребцы, не зная горя.

А как заполнят животы, остатки сбросят в море!»

Слова все мудрые сбылись, и лишь наживку дали,

Как свинки из Тайарапу все мордочки подняли.

И пелись песни про родство, и сказки вспоминались

Все про жестокость войн, и как лишь миром достигались

Союзы кланов острова. «Конец войне, – сказали, –

К Намуну-ура поспешим, теперь друзья мы стали».

Так порешив, назначен день. Лишь поредела тьма,

Столкнув каноэ в море, оставили дома.

Дул сильный южный ветер, он клан весь собирал.

Над длинной рифа полосой шумел прибоя вал.

И тучи навалились над островом горою:

Горою над горами. И плыл весь флот каноэ

Лазурною лагуной. Команды без забот[20]

На водных тех просторах вдыхали от щедрот,

И солнце их бодрило, везде, со всех сторон,

Валы бились о рифы, гася суровость волн.

Так люди из Вайау приятно плыли день,

Минуя пальмы мыса, заливы деревень,

Где все селенья Тева. И, рядом проплывая,

От лодки к лодке нёсся смех, и песни напевали.

И весь народ на берегу собрался посмотреть:

Кому-то видно всё с земли, другим – на ветки лезть,

Чтоб прокричать и помахать, – другого не могли:

Деревни, к ветру накренясь, скрывали вид вдали

Как птица, мимо что летит. Где мимо проплывали,

Как птицы, что несётся, крик, брег песней обдавали,

Желанным смехом юных дев, детей, что восторгались.

И наблюдатели им вслед смотрели, улыбаясь.

Селенья Тева позади, лишь Папара[21] осталась,

Где дом вождя, где сборный пункт, война где начиналась,

Откуда маршем воины шли по землям по чужим.

А дальше из-под пальм теней вверх поднимался дым,

Клубясь, струясь и умерев, где уж закат пылал.

«Паэа!» – тут раздался крик. И плаванью финал.

Хиопа к берегу пришёл, уж ночь вела отсчёт,

Он визитёров насчитал примерно восемьсот:

Детишек кратконогих, что бегали меж древ,

Мальчишек безбородых и малогрудых дев,

И женщин коренастых – их верных матерей,

Отцов невозмутимых, что впереди семей,

А парни и молодки в кольце гурьбой стоят,

Чураются семейных, на короля глядят,

Пытаясь быть взрослее, но жесты их и взгляды

Нежны, как поцелуи, смеются, шуткам рады.

И там же патриарх, весь в седине, стоял

И немощной рукой свой бюст приобнимал.

Счастливые супруги, их выводок невинный –

Любимые дитя, – то жизни ход старинный.

Хиопа видел их, людей всех возрастов,

И чуть заколебался.

Но то был клан врагов.

И, жалость погасив, он мил был с королём,

С Рахеро и с другими достойными при нём,

Всем, кто имел свой вес, он слово находил,

Со всеми благородными о прошлом говорил.

«То правда, – он сказал, – у нас еда гниёт.

Но много вас, друзья, и пир большой грядёт,

Мы стали уж свиней ловить и забивать,

И фрукты приносить, и каву растирать.

Сегодня ляжем спать, чтоб завтра поутру

Все вы, король и жрец, сидели на пиру».