Песня над балконами - [5]

— Значит, — пробормотала я, — его зовут Хуан…

— А как же! — Кончита так и подскочила при виде моей растерянности. — Он и маленький был Хуан. А как, по-твоему, он должен называться?

— Да, конечно… И чем он сейчас занимается?

— Ой, не знаю. Преподает в университете, или вроде того…

Выяснить, что же именно он преподает, оказалось чуть сложнее, так как моя собеседница помнила лишь, что его специальность начиналась на букву «А» — дочка, не знаю!., вы все теперь такие заумные, — и я назвала первое, что мне пришло в голову: архитектор, — бери выше! Тут посерьезнее будет — и тогда я спросила, не адвокат ли он. — Что ты! Не то… То намного серьезнее — и так, примеряясь к ее своеобразной шкале престижа, я отмела аллерголога, авиаинженера, авиакосмического конструктора, агронома, археолога, астронома, астрофизика и еще кучу слов с греческими корнями.

— Ну, давай! — уперлась она под конец. — Ты должна знать это. Их даже иногда показывают по телевизору, они рассказывают про дикие племена, и все такое прочее.

Я моментально сообразила, что она хотела сказать, но помедлила несколько секунд, прежде чем открыть рот, будто эта версия казалась мне менее правдоподобной по сравнению с теми, что я сама предлагала, и с неизбежностью мой голос немного дрогнул, когда я произнесла первый слог.

— Ан-тро-по-лог? — отчеканила я почти с опаской. Кончита воздела руки к небу и издала победный возглас.

— Точно!

— Гопник — антрополог? — переспросила я, словно одного подтверждения мне было недостаточно.

— Да, — и поправила меня, слегка надувшись, — и я тебе уже говорила, его зовут Хуанито.

— Гопник — антрополог! — прошептала я, — Да, конечно, да… мать моя женщина!

Кончита вынула пилочку для ногтей из чаши для песет, уселась на табуретку по другую сторону прилавка и принялась за маникюр, будто меня здесь не было, но, когда я уже подыскивала подходящую формулу для прощания, она к полнейшей моей неожиданности, не отводя глаз от своей левой руки, присовокупила:

— Кстати, он неженат.

— И для чего ты мне это говоришь?

— Ни для чего, — посмотрела она на меня. — Просто так.

Он точно бы мне не поверил, признайся я, что все вышло случайно, но только мне было бы проще, если бы это был другой балкон, или другой подъезд, или этаж, если бы нас разделяло хоть минимальное несоответствие уровней, малейшая дистанция, и, если бы я могла выбирать, я присмотрела бы себе окоп по соседству, сообщающийся с его, скажем, через плоскую крышу или закрытое патио, но, хотя уже на четвертый месяц агенты по недвижимости связались со мной, мне все же было не шестнадцать, и время то мчалось — не остановить, то слишком долго тянулось, приводя в отчаяние того, кто знал, что владеет им не в полной мере.

Брови девочки из агентства подскочили по самое не могу, когда я попросила ее не поднимать жалюзи на балконах. В полумраке я обследовала комнаты с видом на улицу — кабинет, гостиную, еще один кабинет, спальню и еще одну спальню… — и согласно кивнула, удостоив лишь беглым взглядом кухню и ванную, хоть и недавно отремонтированные, но обращенные окнами в безразличный мне переулок. Пока по моему поручению электрики налаживали освещение в наглухо запертой квартире, каждая моя вещь боролась за свое место в ней, когда же хлопоты оставались позади, я решила дать себе время обвыкнуться в новом пространстве. Почувствовав себя увереннее, я в тот же день по дороге с работы купила букет цветов. Поставила фарфоровую вазу на стол, повернутый под выгодным углом, после чего замедленным движением раскрыла балконные двери гостиной. Губы непроизвольно расплылись в улыбке, так и не осознанной до конца. По другую сторону улицы, на балконе третьего этажа строения, смежного с домом напротив, стоял он. Он видел меня и едва не улыбнулся в ответ.

В короткий срок я многое узнала, а впрочем, скоро мне стало этого недостаточно. Хуан — повторяла я снова и снова, иной раз вслух, иной раз про себя, пока не привыкла называть его по имени, — был крайне несобранным, мало ел, спал и того меньше и проводил почти каждый вечер вне дома, несмотря на то что должен был рано вставать, так как читал лекции по утрам. Днем он обычно оставался дома и смотрел на меня. Порой он подходил к балкону с книгой в руке или долго говорил по телефону, не сводя глаз с окна, подстерегая каждый следующий мой жест, как бывало в детстве. Мои зеленые жалюзи не опускались ни днем, ни ночью, усталость давала знать о себе и подкрались сомнения: довольно ли ему скромной победы над моим изображением в балконном проеме, льнущим часами к стеклу, словно трехмерная переводная картинка? — однако знаков, что он уповает на большее, не последовало. Я крепилась еще какое-то время. Затем тревожное волнение одержало верх и подвигло меня к составлению списка тактических маневров, в равной мере безрассудных. Вывесить на балконе плакат я очень стеснялась, от одной мысли о том, чтобы набрать его номер, у меня сосало под ложечкой, а перейти дорогу и попросить у него соли было бы невозможно физически, потому как мои ноги навеки срослись бы вместе, прежде чем я бы переступила порог его дома. Кончилось тем, что я вытряхнула из гостиной всю мебель. Перетащила ее в коридор и принесла из кухни табуретку, поставила табуретку ближе к балкону и села на нее без всякого дела. Я надеялась, он поймет, он, который умел толковать все мои жесты, однако, когда я подняла глаза, его глаза лишь на пару секунд удержали мой взгляд.