Песня Кахунши - [30]

У Чамди сосет под ложечкой, но деваться некуда – придется дать слово.

– Обещаю, – говорит он и мысленно добавляет: «Я обещаю достать для тебя деньги. А вот украсть, наверное, не смогу».

Гудди бросает сучок, вытирает ладонь о платье и начинает петь.

Чамди никогда прежде не слышал такой волшебной мелодии. Наверное, у Гудди и горло волшебное.

Кажется, будто краски ожили и запели и каждая стала нотой. У Чамди мурашки бегут по телу. Если бы он умел летать, он влетел бы в окно ближайшего класса и с легкостью вернулся сквозь стекло обратно. Вот такой у Гудди потрясающий голос.

Нежно колышется листва, будто и деревья откликаются на песню, в воздухе кружатся и танцуют пылинки.

Гудди замолкает. Чамди уже понял, что эта песня – начало чего-то удивительного, неземного. Значит, и он должен говорить на неземном языке, должен рассказать Гудди, как прекрасна ее песня.

И он шепчет ей на ухо:

– Кхиле сома кафузаль.

– Что? – переспрашивает Гудди.

– Кхиле сома кафузаль, – ласково повторяет он.

– Что это значит?

– Это язык Садов. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит.

– И где на нем говорят?

– В Кахунше.

– В Кахунше?

– Это город без несчастий. Наступит день, когда все несчастья умрут. И тогда родится Кахунша.

Чамди шепотом рассказывает Гудди о своей тайне и на миг забывает, что сейчас ночь. Все вокруг наполняется светом: листва, красная ленточка, даже гравий готов взорваться цветными лучами.

Гудди откидывает со лба челку и смотрит на Чамди, широко раскрыв глаза. Ресницы удлиняются, кажется, будто и они тянутся к Чамди.

– Да ладно тебе! – говорит Гудди. – Ты что, дурак, что ли? Такого места не бывает.

– Бывает. Оно родится из твоей песни.

– Совсем с ума сошел?

– Да. И буду сходить, снова и снова, пока мы не будем счастливы. Ты, я, Сумди, Амма с малышом и даже Дабба. Когда-нибудь мы все вместе поселимся в Кахунше.

Глава 9

Мальчишки курят на тележке. Сумди сидит рядом с бритым карапузом. Ребята по очереди затягиваются, передают папиросу дальше по кругу и ждут, пока она к ним вернется. Один выстукивает какой-то ритм на жестяной банке. Бритый тоже стучит, но только по высохшей ноге Сумди. Стукнув, он прикладывается к ней ухом, будто надеется услышать звук. Все смеются. Сумди что-то рассказывает. Ну конечно. Про ребра, которые неожиданно превращаются в слоновьи бивни. Чамди хихикает, потому что Сумди рассказывать совсем не умеет.

Свет уличного фонаря играет в волосах Гудди, она улыбается Чамди. Фонарь сейчас – как будто солнце, его свет отражается от ее волос. Тускло светится окно комнаты над булочной Усамы. Хорошо, что там тихо. Может, там уже спят крепким сном и жена Усамы видит то, что снилось ей в детстве.

– Пошли, – зовет Гудди.

– Куда?

– Покатаемся.

– На чем?

Гудди молча поворачивается и шагает прочь. Здорово, что она позвала только его. Чамди больше ее не боится, ведь раз Гудди так поет, значит, сердце у нее очень доброе.

Гудди, не оглядываясь, идет мимо запертых лавок. Чамди в двух шагах позади – дороги-то он не знает. Светофоры мигают красными бессонными глазами. На перекрестке, совсем рядом с тротуаром, разворачивается такси. На асфальте устроились бездомные, спят и не шелохнутся. Даже свет фар им не мешает.

У дверей запертого бара маячит темная фигура – руки сложены на груди, вид свирепый. Каждому ясно, что бар под охраной. Рядом курят двое. Они пытаются подняться, но у них ничего не получается, видно, что они совсем пьяные. На крышах хлипких лавок разложены камни, чтобы ветром не унесло жестяные листы.

На ступеньках аптеки спят трое ребятишек. Гудди легонько пинает одного, он сердито подскакивает, но при виде девчонки улыбается, перестает ругаться и снова кладет голову на бетонную «подушку». Наверное, потому-то Сумди и говорил, что Бомбей – огромный приют. Здесь полно сирот, таких же, как Чамди.

Вот здорово было бы, если бы на улицах фонари поставили разноцветные – розовые, красные, фиолетовые, оранжевые. А что такого? Все равно столбы кренятся над крышами, точно деревья.

Гудди останавливается у разбитого такси, которое врезалось в дерево на тротуаре, и ныряет под днище. Осторожно, чтобы не напороться на стекло, Чамди лезет за ней.

– Это зачем? – спрашивает он.

– Мы тут спрячемся.

– И что?

– Лошадей ждать будем.

– Здесь есть лошади?

– Да. Тебе какие нравятся, каурые или вороные?

– Не знаю… Я их ни разу не видел.

– Сейчас покатаемся.

Она что, смеется? Очень может быть. Будут потом с братом ухохатываться: вот, мол, балда, поверил, что на улицах бывают лошади!

– Надо только чуть-чуть подождать. Они обязательно прискачут, – говорит Гудди.

– Что, сами?

– Во дурак-то! В упряжке. Гхора-гади называется.

– Лошади, ночью, в упряжке?

– Ну да. На них катаются у моря, по Марин-драйв. А потом они отдыхают. Тут недалеко у них конюшня, и старик-кучер всегда проезжает по этой дороге. Обратно, правда, придется своим ходом. Ну что, идет?

– Идет.

– Надо будет прыгать. Если старик увидит, может и кнутом огреть. Так что ушами не хлопай.

– А ты уже каталась с Сумди?

– Нет. Сумди не может бегать.

– А! Ну да…

– С минуты на минуту появятся.

Чамди ужасно нравится, что они поедут на лошадях. Самый отважный поступок, на который он мог решиться в приюте, это ночью тихонько побродить по двору. Выйти в город он никогда не отваживался. А теперь он гуляет по улице, да еще и прокатиться собирается. В настоящем экипаже.