песни мертвых детей - [44]

— Пусть хотя бы это я для него сделаю, — сказал дедушка Мэтью.

— Ну что ж… Если вы уверены.

Мы были в бешенстве. Уж лучше бы смотрели, как гроб Мэтью несут наши отцы и какой-нибудь чужак, чем нести его вместе с дедушкой Мэтью.

Выпустив руку Миранды (в другую мирандину руку вцепилась бабушка), дедушка Мэтью подошел к катафалку.

Гробовщики вьщвинули гроб из катафалка. Он плавно скатился по колесикам из серой резины, очень похожим на те, что мы видели на столике с инструментами в отделении патологии. Я вспомнил плавно выдвигающийся ящик, в котором лежал Мэтью, когда мы видели его в последний раз.

Мы подняли на плечи нашего друга. Я стоял впереди справа, Пол от меня слева; дедушка Мэтью за мной, а с другой стороны — Питер.

Гроб оказался тяжелее, чем я ожидал, и угол быстро впился мне в ключицу. Не самым твердым шагом мы двинулись по Кладбищенскому проходу, а потом свернули на Гравийную дорогу.

Первая часть церемонии предполагалась в церкви. Мы медленно пронесли гроб по проходу и поставили перед алтарем на деревянную раму.

— Спасибо, мальчики, — сказал священник, а затем принялся врать о Боге и, что еще хуже, о Мэтью.

Казалось, он говорит не о нашем друге, а о каком-то совершенно незнакомом человеке: идеальном мальчугане, который вообще-то никогда не существовал, а был придуман комитетом из взрослых и старых пердунов. Викарий обозвал Мэтью добрым, нежным, внимательным и счастливо улыбающимся (что бы это значило?). Он сказал, что в нашей памяти он останется увлеченно играющим с железной дорогой. Потом наврал, что наша директриса (миссис Грассмир тоже туда приплелась) считала его одним из самых способных учеников в школе. (Мы-то не сомневались, что до его смерти директриса вряд ли вообще знала, кто такой Мэтью. Пару раз его вызывали к ней в кабинет — за прогулы. И еще однажды она наорала на него, чтобы он не носился по коридорам. В годовом табеле она обычно писала: «Старается, но можно лучше». Такое она строчила всем, кого знать не знала. Мэтью учился так себе, был одним из последних почти по всем предметам, за исключением разве что труда.) Затем викарий выдал, что Мэтью во всем проявлял глубокую религиозность. Я подумал, входит ли в это «все» вранье насчет болезни — ради того, чтобы не ходить в воскресную школу? Закруглился священник словами о том, что Мэтью отправился в лучший мир. И, оглядываясь вокруг, я не мог с этим не согласиться. Он первым туда добрался, хотя все мы ходили по грани.

Во время службы Пол, Питер и я корчили друг другу жуткие хари, закатывали глаза, высовывали язык и кашляли. Тоска, ничем не лучше школьного собрания.

Когда с болтовней в церкви покончили, мы подняли гроб и понесли его обратно на улицу.

Могилу для Мэтью выкопали в дальнем углу кладбища, где новенькие надгробия стояли плотными и прямыми шеренгами.

Неся гроб, я все злился из-за дедушки Мэтью, который испортил нам всю особенность момента.

В воздухе висела душная влага. Мы вспотели. Я видел, что мой отец, шагавший рядом с дедушкой Мэтью, готов заменить его, если старик вдруг скопытится. Гроб качался из стороны в сторону, точно колченогий стол. Колебания происходили вдоль диагонали между Полом и дедушкой Мэтью.

Старик опять наврал. Он здорово недотягивал до пяти футов двух дюймов.

Я подумал о Миранде, которая шла непосредственно за нами. Мне хотелось знать, куда упирается ее взгляд — в гравий или в наши спины. Когда узнает, что сделали ее бабушка с дедушкой (точнее, не сделали), она тоже пожелает им смерти.

Мы шли медленно и плавно — как настоящие солдаты, и только дедушка Мэтью шагал не в ногу.

Добравшись до могилы, мы, следуя указаниям, поставили гроб на какие-то ленты защитного цвета.

Тут нам пришлось склонить головы и помолиться. Я смотрел в грязную дыру, которая станет последним укрытием Мэтью, и вспоминал, как мы похоронили Пола (правда, живого) всего несколько месяцев назад. Я был уверен, что Пол думает об этом же. Мы все знали, что умереть вполне мог любой из нас. Мир явно желал расправиться с нами. И только Команда могла нас спасти. А потому мой долг заключался в том, чтобы защитить Команду. Но когда молитва закончилась и я оторвал взгляд от могилы, я понял, что призван защитить не только Команду. Она стояла прямо напротив меня, по другую сторону могилы брата. Она громко рыдала, а утешала ее бабушка — человек, больше всего виновный в ее слезах. Если бы только Миранда знала, подумал я, она бы с отвращением отпрянула прочь.

Я снова заглянул в яму, не желая поддаваться очарованию девчачьих слез. Кладбище и так тонуло в дожде. Но я не позволю затопить себя. Отец говорил мне, что мужчина имеет право лить слезы только в случае смерти соратника. А еще он говорил мне, что надо быть храбрым, и я понял, что он наблюдает за мной, наблюдает, насколько доблестно я себя веду.

Я поднял глаза. Миранда, несмотря на слезы, все-таки храбрая и очень красивая. Щеки у нее были гладкие, розовые и блестели от слез, а с носа свисала белая сопля, которую эта ненавистная старуха подцепила платком. Когда мы были совсем мелюзгой и Мэтью падал с велосипеда, проигрывал схватку или слишком сильно хохотал, я пару раз видел на его лице вот такие же слезы. Почему, почему мы так глупо лишились всего?