Песни каторги - [18]

Легки крылышки себе:

Я б спорхнула, полетела,

Где мой миленький живет.

Живет мой за реченькой далеко,

А я, млада, за другой. —

Если любишь ты меня, —

Перейди, радость моя! —

Я бы рада перешла,

Переходечку не нашла;

Переходечек нашла —

Лежит жердочка тонка [36].

Третья песня, приписываемая Кармелюку, с меланхолическим оттенком в напеве, досталась нам только в нескольких куплетах и притом в том виде, как сохранилась она в сибирских тюрьмах. Сам Кармелюк в сибирских тюрьмах, как сказано выше, жил, будучи сослан туда с Волыни за разбой. До ссылки он жил у своего пана в буфетчиках, наблюдал за посудою и серебром. Серебро украли, подозрение пало на Кармелюка; его бил пан почти ежедневно, Кармелюк не стерпел и ушел в бега. Его снова преследовали, он решился мстить: поджег панский дом, собрал головорезов, начал разбойничать, был пойман, наказан и сослан. Возвращаясь на родину из Сибири, через Урал, как говорит предание, переплыл на воротах (дощатых от казачьей хаты). На родине продолжал разбойничать, заступаясь за холопов и преследуя панов на всяком месте, по всякому вызову обиды крестьянской. Похождениями своими он наполнил всю Волынь; слава о нем распространилась по всему югу. Рассказы о его подвигах составляют целую эпопею, которая ждет своего рассказчика. По рассказам этим, он один из героев народных (может быть, последних), отстаивавших с энергией, последовательностью и благородством казачью волю и долю от панского произвола. Популярность его доказывается не одними песнями, которые распевает вся южная Русь. Предание уверяет, что он не загубил ни одной души человеческой и был рыцарем в лучшем облагороженном смысле. Во время своих похождений на Волыни, представляющих ряд честных поступков, он два раза был схвачен. Один раз спасся тем, что, идучи под конвоем солдат в тюрьму, встречен был в лесу паном, ехавшим в карете. Пан спросил, кого ведут, и, узнав, что Кармелюка, ругал его, упрекал в злодействах. Когда Кармелюк убедил его, упреками в битье лежачего и несчастного, на денежную помощь и пан отворил дверцы, чтобы подать злотку, а Кармелюк подошел принять милостыню, — дверцы кареты захлопнулись после того, как Кармелюк был схвачен и посажен в карету, в виду оторопевших конвойных, его переодетыми хлопцами-сообщниками. Другой раз, посаженный в тюрьму, убежал из нее и увел вместе с собою союзников в темную и бурную осеннюю ночь таким образом. Тюрьма стояла вблизи оградного частокола. Кармелюк выломал железную решетку в окне, связал рубашки арестантов в длинную веревку; на конце привязал камень и конец этот забросил между остриями острожных палей: сделался мост. По мосту этому ушли утеклецы в лес и на волю. Убит он был в хате своей коханой, подкупленной паном, в то время, когда шел к ней на свидание через сени, в которых засел паныч с товарищами. Убит был — по преданию — из ружья, заряженного пуговицею, как характерник (колдун). Когда проходил через сени, в темноте показались головы преследователей. Почуяв недоброе, Кармелюк спросил любовницу и успокоился, что это овцы. В это время пуля угодила ему в лоб и положила на месте. При этом народное предание прибавляет, что паныч с товарищами были сосланы в Сибирь за убийство, так как на подобное преследование никто их не уполномочивал, а Кармелюк не был тем злодеем, который был бы достоин смерти. Вот его песня:

Зовут меня разбойником,

Скажут: убиваю.

Я никого не убил,

Бо сам душу маю.

Возьму гроши с богатого —

Убогому даю;

А так гроши поделивши, —

Сам греха не маю.

Комиссары, исправники

За мною гоняют.

Больше воны людей губят,

Чем я грошей маю.

Маю жинку, маю деток,

Да и тех не бачу;

Як взгадаю про их участь,

То горько заплачу.

А так треба стерегчися,

Треба в лесу жити,

Хоть здается — свет великий:

Негде ся подити… ^{4}.

И в заключение еще четыре песни сибирских тюрем, из которых одна коренная и самобытная песня, собственно тюремная:

Ты, тюрьма ли моя, ты тюрьма-злодеюшка,

Для кого построена,

Ах, для кого построена?

Не для нас-то ли, добрых молодцев,

Все воров-разбойничков? (2 раза).

Уж как по двору-то все, двору тюремному,

Ходит злодей — староста (дважды),

Он в руках-то ли несет,

Несет он больши ключи.

Отворяет он, злодей-староста,

Он двери тюремные, —

И выводит нас, добрых молодцев,

Он нас к наказаньицу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конца этой песни я узнать не мог; сообщавший мне ее поселенец не допел до конца: «Забыл-де, живя теперь на воле…» Другая песня — на местном тюремном языке — известна в Сибири под названием: «Песни несчастного». Она поется на один голос с предыдущею.

Нет несчастнее молодца меня:

Все несчастьица повстречались с молодцом со мной;

Не могу-то я, молодец, спокойно ночки провести,

Я должон день рожденьица своего клясти.

На свою судьбу буду Богу жалобу нести:

Ты, судьба ли моя, ты, несчастная судьба,

Никакой ты мне отрады не дала,

Еще больше того в огорченье привела!

С огорченья пленен молодец хожу.

Я пойду-то, молодец, в гостиный двор гулять,

Я куплю-то себе трехрублевую свечу

И поставлю ее в высоком терему:

Ты гори-ка, гори, моя белая свеча,

Пропадай-ко, пропадай, моя молодецка красота!

Третья песня, носящая название «Песни бродяг» и преданием приписываемая «славному вору, мошеннику и сыщику московскому Ваньке Каину», жившему в начале прошлого столетия: