Песни и стихи. Том 2 - [44]

Я начал писать свои песни из-за того, что услышал песни Окуджавы. И действительно, я считаю его своим крестным отцом, он меня подтолкнул, я к тому времени много написал стихов и вдруг увидел, что возможно, взяв инструмент, написав ритмическую основу к этим стихам, ещё больше усилить воздействие этих стихов на зал. Вот так я взял некоторые вещи под рояль, под аккордеон, потом всё как-то выкристаллизовалось и упростилось до гитары.

Когда говорят об авторской и эстрадной песне, я, естественно, отдаю предпочтение авторской песне, я сам ею занимаюсь. Но, если говорить объективно, это два разных жанра, совсем разных, которые имеют свои избытки и свои недостатки. Вот эстрадная песня — это всегда оркестр, который мощно звучит, сопровождая певца, хорошие оркестровки, часто голоса поставлены, потому что они учатся в консерваториях и т. д. Я к некоторым из них отношусь с уважением и не всё огульно охаиваю на эстраде, но есть один сброс, который по нынешним временам отрицательно сказывается на всём этом искусстве, потому что теперь, из-за того, что так искушён зритель и так хочется услышать информацию ещё и со сцены и поглядеть и послушать личность и индивидуальность, а не не пойми что, и он всё меньше и меньше находит это среди людей, поющих на эстраде. Потому что появляются «Алло, мы ищем таланты», и находят, потому что талантов много, они приходят, подражая тем талантам, что были прежде, выбирают себе каких-то кумиров и почти никогда не следят за тем, о чём они поют. Иногда просто уши вянут. Вы вспомните вот это знаменитое: «На тебе сошёлся клином белый свет…». Это же просто поразительно, какой это бред. А наверху два автора, причём довольно серьёзных человека. Значит, один не справился — очень сложная песня — второго подключили… Или ещё бывают песни иногда с таким глубокомыслием ложным, вроде «Как провожают пароходы…», тоже вроде ты что-то должен иметь ввиду, что-то за этим прочесть, хотя там ничего нет.

Или песни, которые не несут никакой информации и даже нет в них поэзии, образа нет поэтического. Вот Бернес, он тоже работал на эстраде, он никогда не позволял себе петь плохие тексты, или никакие. Сейчас вот — сколько он уже не живёт — а вы включите радио и прильнёте его слушать, потому что он пел, безусловно, либо хорошую поэзию, либо какие-то содержательные стихи, всегда.

Ну, и даже вот это, навязшее в ушах «Яблони в цвету — какое чудо…». Помните? Ну, и тополя в пуху — какое чудо и масса ещё вещей — всё чудо, а если рядом в этим вспомнить стихи есенинские «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачен, я не буду больше молодым…» — и сразу понятно, что почём.

Авторская песня, которой мы занимаемся, у неё масса недостатков — бедность сопровождения и почти всегда упрощённый ритм и т. д., но одно я могу сказать наверняка и убеждён, что вы со мной согласитесь — эта песня более подвижна, она допускает импровизацию, т. к. это есть манера разговаривать с людьми; каждый раз приходят новые люди в зрительный зал, и я, например, иногда мне кажется, я попал в десятку на выступлении — так точно спел, что выше не прыгнешь, и я всегда думаю, я следующий раз повторю, будет точно так — и никогда не получается, потому что другие люди, это невозможно. Устанавливается какая-то атмосфера здесь, в помещении, и тебя несёт совсем по-другому, ты воспринимаешь какими-то локаторами эту обстановку и поёшь, хуже, лучше — неизвестно, но по-другому — обязательно. То есть, эта задача допускает импровизацию, она более подвижна, можно поменять слова, она более живая и живучая. Из-за этого люди хотят принести её домой, услышать, что за этим стоит, что там человек ещё имел в виду. Я даже написал одну песню, хотел ответить на все письма, и там был такой припев: «Спасибо вам, мои корреспонденты, что вы неверно поняли меня». Люди часто видят в них то, что им ближе и, наверно, я конкретно не имел это в виду, но это там есть, если они увидели.

Я для своих песен стараюсь выбирать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые могут заглянуть в лицо смерти каждую следующую секунду; тех, кто нервничает, беспокоится, а не тех, кто жуёт или отдыхает в данный момент. Поэтому я нахожу их там, в тех временах. Но вы не считайте это песнями-ретроспекциями. Это песни-ассоциации, написаны они человеком, который никогда не воевал, для людей, большинство из которых этого не помнит, значит, в них обязательно содержится что-то, из-за чего я их написал теперь.

Я пишу ночью, пишу так, чтобы сосредоточиться. Не только оттого, что у меня нет времени — это естественно, потому что днём мы снимаем, играем, репетируем — а ещё потому, чтобы просто никто не мешал. Значит, я от сна у себя отнимаю время, происходит какое-то таинство, никого нет, что-то такое откуда-то спускается, получаются какие-то строчки; пишу я вместе с музыкой, иногда раньше стихи, иногда раньше музыка, иногда — просто ритм. И всегда это дело живое, я даже не знаю, какая будет песня — смешная или ироничная просто, и будет она печальная, и будет трагичная, грустная, и поэтому, когда я её сделаю, я начинаю проверять её на аудитории, и даже мелодия не установлена до конца, и только через 10–15 раз получается, выкристаллизовывается, если можно так выразиться, мелодия.