Песнь тунгуса - [50]

За Мишкой побежал мохнатый щенок, он отогнал его. Снова вышел к клубу. За ним – фотоателье.

Толкнул было дверь, но она изнутри оказалась заперта. Мишка постоял на крыльце, озираясь. Снова толкнул дверь, постучал. «Ждите!» – прозвучал какой-то молодой голос. Через некоторое время дверь открылась, на крыльцо вышла бурятка средних лет в меховой шапке, с малышом на руках. Мишка с ней поздоровался. Она ответила и спустилась с крыльца. Мишка потянул дверь.

– Можно, ага?

В помещении было сумрачно. Но широколицый парень в толстом сером свитере уже раздергивал плотные шторы, и в комнату вливался яркий свет с улицы. Парень был высокий, плечистый и с заметным животиком. Он посмотрел на Мишку. В комнате стояли специальные осветительные приборы, фотографический аппарат-гармошка на треноге. По стенам были развешаны различные фотокарточки, большие и маленькие, в основном портреты. Целая стена была задернута полотнищем или бумагой с нарисованной скалой, волнами моря, лиственницей и летящими высоко лебедями. Мишка сразу узнал Шаманку, двойную гору-птицу.

– На документ или портрет? – спрашивал парень деловито-лениво.

Мишка задержал взгляд на крошечной родинке прямо на кончике его носа и спросил, где фотограф. Парень с неудовольствием посмотрел на него, провел рукой по коротким волосам с чубчиком.

– Ну я сфотографирую, – сказал он.

– А здесь был… Адам Георгиевич, – проговорил Мишка.

Парень усмехнулся. Мишка снова сосредоточенно взглянул на его родинку посреди широкого носа в едва заметных веснушках.

– Адам Георгиевич ушел в школу.

– Он учитель?

– Нет, п-почему, самое, – ответил парень. – Фотограф. В школе заказ.

– Смотрю вон, – сказал Мишка, кивая на картину.

Парень оглянулся на полотнище.

– А чё-о?

– Здорово, ага. Весна.

– Ну… одна девчонка, – неохотно ответил парень, – нарисовала.

Мишка смотрел на него, смотрел и вдруг спросил:

– Кит?

Парень быстро взглянул на него исподлобья и как-то недоверчиво улыбнулся.

– Ну, самое…

– А я Мишка Мальчакитов, – сказал, волнуясь, Мишка.

Парень смотрел на него. Лицо его прояснялось.

– С бабкой Екатериной жил, она истопницей в больнице работала. А родители – на рыбозаводе… Утонули.

Парень взъерошил и пригладил чуб.

– А, самое, так ты… это ты, что ли?

– Я, ага, – ответил Мишка, радостно кивая.

– Хэх, ну и дела, самое… – Парень протягивал руку. – Здорова.

– Здорова, Кит! Я тебя сразу признал, – говорил Мишка, улыбаясь во весь рот и тряся протянутую руку. – А пошел по улице, думал, о-ё, совсем никого нет, все изменилось, как не было.

– Н-нет, чего это? Есть. Все как было, так и есть, – отвечал парень, доставая из стола пачку сигарет. – Закуривай.

Мишка заметил, что он иногда слегка заикался, раньше вроде бы этого за ним не водилось. Он взял сигарету. Кит достал и железную зажигалку и с шиком щелкнул ею. Мишка прикурил. Кит тоже.

– Да садись, чё-о конечности грузишь, не казенные. А я смотрю, – говорил Кит, затягиваясь, пуская дым, – смотрю, самое, чё-то рожа лица как будто знакомая. – Он растягивал толстые губы в улыбке. – А это ты, самое, собственной, этой, персоной. Откуда свалился? На самолете?

– Не-а, так, по земле, малость и по морю, – отвечал Мишка.

Кит повел округлыми плечами, удивленно округлил и глаза.

– Ну-у? Пёхом?

Мишка засмеялся.

– Нет, зачем, на автобусах, автомобилях. Пожил немного у друга.

– А-а, самое, – добродушно лыбился Кит, – а у нас тут один кент пешком притрухал с Иркутска. Его сдали в дурку или интернат вместе с немцем, Бахом. Через три месяца пришел, ноги босые, в крови. А Бах – нет.

– Это не за ним делегация приехала? – спросил Мишка.

– К-какая? – переспросил Кит и уже сам понял. – А, самое. Эти… Да нет, – ответил он и вдруг задумался. – Хотя чем черт… Бах здесь давно, из спецпереселенцев.

– А чего его сдали, тоже дурак?

– Бах? Немец. Старый очень, немощный, сеть тягать в свое время надорвался… Мы его с пацанами донимали. Кирпич привяжем и об стенку: бух! бух! А он сидит и Баха слушает. А тут кирпич: бух. И он выходит с немецкими матюками.

– Сам себя слушал?

– Да нет. Немецкого композитора. У него проигрыватель и пластинка одна запиленная. А может, две. Орган. – Кит улыбнулся, подмигнул. – Орган, не орган, сечешь?

– Ага, секу, – ответил Мишка и даже вспотел.

– Потому и кличка такая. А так-то его зовут…

– Генрих, – подсказал Мишка.

Кит удивленно взглянул.

– Ни фига. Павел Андреевич Шнитке. Ну а ты как, чего? Где?

Мишка коротко рассказал и сам стал спрашивать. Кит учился в десятом классе. Все это время он провел на острове, постигая школьные дисциплины, летом помогая отцу рыбачить на катере. Но это не главное. Главное у него началось с подарка. На шестнадцатилетие отец подарил ему фотоаппарат «Смена». Начал он фотографировать – и понеслось, все и всех перефотографировал и вот поступил в ученики к Адаму Георгиевичу. На острове, наверное, уже нет такого уголка, камня, который бы он не запечатлел, все скалы: мраморную Шаманку, Богатыря, на Саган-Хушуне Трех Братьев, скалу Любви, Кобылью Голову, вершину Жима, заливы Сарайский, Хужирский, бухты Харанса и Харалдайская, Загли и Тагай, ходульные сосны и дюны, причалы и катера, урочище Песчаное, где когда-то был лагерь, урочище Семь Сосен, где тоже стоял лагерь. В Песчаном живет одна старуха теперь, после ликвидации лагерей там построили цех рыбзавода, вроде деревня выросла, но стали ее заносить пески, люди мучились, боролись, а потом там случился пожар, цех погорел, бараки еще стояли, но что толку? Бараки перевезли в Хужир. А баба там осталась. Одна воюет с песками. Ее так и зовут Песчаная Баба.