Мы долетели! Ура! Мы долетели… Ранним вечером, когда всё становится золотистым, мы, уставшие и довольные, шли по тротуару верхнего Бродвея и нам казалось, что впереди только счастье. Таможенники не попросили нас выбросить недоеденные московские бутерброды и не произнесли знаменитую фразу «вэлком то Юнайтет Стэйтс». Парень в форме и с проколотой бровью уточнил, кем я собираюсь работать. Я принялся было что-то бубнить на ломаном английском, тряся мятыми документами, но парень отмахнулся и пропечатал мой паспорт. Проникновение в великую страну осуществилось не по законам, усвоенным из кино. Впрочем, это не отразилось на всём остальном. Остальное напоминало кинофильм.
По улицам разгуливали здоровенные негры в красных бейсболках и майках на вырост. Уж не знаю, выросли они или нет, вряд ли. Перекормленные цветные подростки выжившие в школьных перестрелках выгуливали своих деток. За стеклами кафе восседали бабушки и прабабушки этих негров в розовых шляпах и чинно пили кофе, недоброжелательно поглядывая на белых ровесниц, случайно забредших за соседний столик. Повсюду сновали чёрные; чёрные желтоватые, чёрные шоколадные, иссиня-черные и чёрные-пречёрные. В общем, на любой вкус.
Навстречу неслись велосипедисты всех рас и цветов. Тихо скользили роскошные автомобили. То и дело с гнусавыми воплями сирены проезжала пожарная машина, мигающая разноцветными огнями, словно ёлочная гирлянда. Пожаров при этом нигде видно не было. Повсюду виляли аппетитные дамские попки, то прикрытые легчайшими тканями, то обтянутые напористыми джинсами. Швейцары в фуражках мыли тротуары у парадных. За витринами сверкающих бутиков мелькали красавицы-продавщицы так и искушающие вас отдать им всё до последнего цента. В первые дни мы старались поспевать в ногу с этим гигантским городом, а заодно жадно пожирали глазами всё вокруг.
Мы — это я и мой друг Юкку. По правилам имя «Юкку» не склоняется, но все русские, и я тоже, склоняем его как хотим. Я зову друга то Юкка, то Юк. Нам обоим стукнуло двадцать один и мы впервые оказались в Соединенных Штатах. Мы были студентами и каждый имел свои виды на Америку. Хозяйственный Юкка планировал заработать на новые зубы для своей матери-эстонки. Я же приехал без конкретной финансовой цели. Деньги мне, конечно, не помешали бы, но на что их тратить, я тогда не знал.
Юкка — мускулистый блондин. Девчонкам всегда нравился его пресс, чему я тайно завидовал. Он никогда не качался, а пресс имел, как в журналах. Я же выжимал из себя все соки изнурительными упражнениями, но такого пресса добиться не мог. Юкка обладал манерой сосредоточенно курить, как человек, имеющий чёткий жизненный план. Я не курил и планов никаких не имел не то что на жизнь, но даже на следующий день.
Я — коротко-стриженный шатен, выше среднего роста, с походкой и видом бездельника, несмотря на то, что отец полковник в отставке. Одевались мы так, я в оранжевый комбинезон на голое тело, Юкка — в чёрные ботинки и шорты.
Меня застали врасплох две вещи, первая относилась к языку. Местные бомжи и собаки понимают английский. В России я не видел ни одного бездомного забулдыги, свободно болтающего на языке Фицжеральда и Кеннади. О наших собаках и говорить не приходится. В Нью-Йорке же бездомные юродивые плели что-то по-английски, а псы реагировали на команды, которых даже я не понимал. Такой вот это англоязычный город, Нью-Йорк.
Вторым пунктом моего удивления стал повсеместный приём и выдача бумажных долларов абсолютно непотребного вида. Доллары мятые, грязные и побывали, бог знает в каких руках. По привычке я отпирался, когда, расплачиваясь хрустящими московскими сотнями, на сдачу получал комки измятых подтиралок.
— У меня же их нигде не примут, ребята! — кассирши смотрели на меня большими глазами, явно не понимая смысла этих слов. Полагаю, что меня принимали за обкурившегося идиота. Но я не виноват. У нас ведь как, если зелёная бумажка не только что с печатного станка, дамочки в обменниках начинают презрительно фыркать и бурчать что-то про комиссионные. Или, что ещё хуже, отсылают в какое-нибудь захолустное отделение Сбербанка, где вас обложат штрафами и сделают большое одолжение, обменяв на рубли «эту рвань».
Постепенно я привык. Англо-говорящие бомжары и псы перестали шокировать, а баксы я стал лихо распихивать по карманам, не заботясь об их, баксовом, лоске.
