Песнь призрачного леса - [95]

На кухне аудитория уже встречает нас вопросительными взглядами.

– Все выяснили, помирились, – говорю.

Роуз выражает одобрение поднятым вверх кулаком, Седар улыбается, явно обрадованный тем, что его девушка и лучший друг больше не в контрах.

Я снова оглядываю собравшихся.

– Ребят, а вы, собственно, в курсе, зачем мы тут собрались?

– На очередной сеанс материализации духов, – с энтузиазмом отзывается Кеннет, усаживается на прежнее место и забрасывает в рот очередную порцию «Чириоз»[82] так беззаботно, словно между нами не произошла только что напряженная сцена как из мыльной оперы и не приближается другая – как из фильма ужасов.

Я обхватываю плечи руками.

– Все отдают себе отчет в том, как это опасно, да? Никакой ложной солидарности. Никто не должен чувствовать себя связанным… думать, будто обязан присутствовать.

– Я похожа на человека, который для тебя в лепешку расшибется против своего желания?

– Ради бога, Шейди. Мы все хотим тебе помочь, потому что друзья любят помогать друг другу. – Сара не забывает покоситься на Роуз. – Так что успокойся и давай начнем.

Орландо наклоняется, некоторое время роется под стулом, выкладывает на стол небольшой рюкзак, достает оттуда морскую соль и пучок шалфея.

– Я, конечно, не сказал абуэле, что мы тут затеваем, а то б она с меня шкуру спустила. Но расспросил так, невзначай, осторожно насчет привидений – и если ей верить, данные предметы широко используются для защиты от потусторонних сил. Может, и на Черного Человека подействует? – Он сконфуженно улыбается мне.

Опускаюсь на соседний стул, кладу голову ему на плечо и благодарно обвиваю руками предплечье.

– Спасибо. – Это все, что я могу выдавить из себя. Боже, ради меня этот парень готов даже ввязаться в ненавистные ему сверхъестественные «дрязги» – дорогого стоит!

Он, в свою очередь, прижимается виском к моей макушке, и я впервые ощущаю надежду: может, как-то мы и выпутаемся из всей этой истории невредимыми?

После завтрака дружно бредем по лестнице наверх, в мою спальню. Сара опять усаживается в кресло-качалку, сразу напоминая мне о том первом и последнем настоящем свидании. Как я хотела ее тогда! Прошло всего-то несколько недель, а кажется – годы. Желание еще не улетучилось, но отношения с Седаром приглушили его до легкого фантома тупой боли, не более. К тому же, как ни горько мне это признать, Орландо, пожалуй, прав: у нас с Сарой все равно ничего бы не вышло…

…Там боль тупая, а тоска по папиной скрипке, по смычку на струнах, по звукам ее волшебной музыки – уже очень острая, невыносимая. Она, эта скрипка, – уже часть меня, несмотря на весь ущерб, который она способна причинить и уже причинила мне.

Извлекаю инструмент из футляра – все косятся на него с опаской. Орландо вздыхает и насыпает вокруг нашей маленькой компании магический круг из соли. Затем поджигает шалфей и размахивает им, как трещоткой. По всей комнате сразу разносится едкий запах. Меня лучший друг «окропляет» особо тщательно, и я замечаю на запястье гагатовый[83] браслет, подаренный ему еще в детстве бабушкой. Орландо всегда держал его на тумбочке у кровати, а теперь надел. Угольно-черные камни красиво отражают естественное освещение, это его обереги.

Быстро, но тщательно настраиваю скрипку, жду, пока остальные догонят со своими «аппаратами». На автомате объявляю: «Две сестры»! Сара картинно стонет. Роуз толкает ее локтем в бок. Та ухмыляется. Гм. Кажется, увядающая осенняя хрупкость, вечно ощущаемая между ними, начинает перерождаться в нечто новое. Уже скорее весеннее.

– Ты, главное, не «улетай» одна. Не забывай о нас. Мы рядом. – В глазах Седара серьезная тревога. – Держись земных пределов, так сказать. А вы… – обращается он к остальным, – играйте. Продолжайте играть во что бы то ни стало. Что бы ни случилось.

Киваю: понятно, мол. Стараясь слиться с партнерами в одно целое, начинаю. И получается: идем абсолютно синхронно, словно сердце у нас на всех одно. Призраки, прошлой ночью такие робкие, смирные, тихие, немедленно оживляются. Вот они уже роятся надо мною, жаждут освобождения, но я разгоняю их – мне нужна одна Брэнди. Все свои помыслы я устремляю на бестелесную фигуру этой светловолосой девочки.

Но когда открываю глаза, передо мной – призрак не ее, а той женщины из рощи, уже вызванной однажды скрипкою. Мы еще вместе спели отрывок песни…

Однако теперь я ее узнаю: это дама с семейного портрета, мать Брэнди. Бабушка, умершая еще до моего рождения. Сейчас она старше и печальнее, чем на фото, – средних лет, каштановые волосы уже седеют, лицо – в ранних, преждевременных морщинах, глаза пусты и безразличны, линия губ тверда. Все ее существо источает одиночество и томление.

Привидение глядит на меня равнодушно, мутным взором – до тех пор, пока не замечает скрипку у меня в руках.

– Это – Уильяма? Скрипка Уильяма? А ты кто?

Бедняжка не помнит нашей встречи в роще, почти ничего не помнит. Потерялась между мирами и дрейфует по ним паутинкой, пластиковым пакетом на ветру. Странно, что ее голос слышен мне поверх целого ансамбля, но каким-то образом он просачивается сквозь музыку, звучит словно внутри меня.