Песнь об Ахилле - [90]

Он слушал.

— Могучее имя твое спасет их, не сила копья в твоих руках. Тогда они станут смеяться над слабостью Агамемнона. Понимаешь?

Я следил за его взглядом, видел как исчезает из него нежелание. Он представил это, троянцев, разбегающихся при виде его доспехов, то, как он обойдет Агамемнона. Людей, валящихся с благодарностью ему в ноги.

Он сжал мою руку. — Поклянись, — сказал он. — Поклянись мне, что если пойдешь, не станешь сражаться. Останешься с Автомедоном в колеснице и позволишь моим мирмидонянам пойти впереди тебя.

— Да, — я сжал его руку. — Разумеется. Я же не безумец. Просто напугаю их, и все. — Я пришел в возбуждение от этой мысли. Наконец виден свет в бесконечном мраке его ярости и гордыни. Я спасу людей, и спасу его от него самого. — Позволишь?

Он колебался, зеленые глаза вперились в мои. Затем, очень медленно, он кивнул.

* * *

Ахилл опустился на колени, застегивая на мне доспехи, пальцы его были столь быстры и легки, что я почти не мог уследить за тем, как он завязывал, подтягивал лямки и ремешки. Он надевал на меня предмет за предметом — бронзовые нагрудник и наголенники, туго облегшие мое тело, кожаный поддоспешник. Проделывая все это, он не прекращал тихо и настойчиво наставлять меня. Я не должен сражаться, не должен отходить от Автомедона и других мирмидонян. Мне следует оставаться в колеснице и отступать при первых же признаках опасности. Можно преследовать бегущих троянцев до Трои, но нельзя сражаться с ними у ее стен. И более всего следует мне держаться подальше от стен города, откуда в меня могут попасть лучники, выискивающие, кто из греков подберется к ним слишком близко.

— Будет совсем не так, как было раньше, — сказал он. — Когда там был я.

— Знаю, — я пожал плечами. Тяжелые доспехи неотвратимо давили на плечи. — Чувствую себя Дафной, — сказал я ему. Он не улыбнулся, только подал мне два копья, наконечники их ярко сверкали. Я взял их, кровь начинала шуметь у меня в ушах. Он еще говорил что-то, советовал, но я уже не слышал. Слышал лишь нетерпеливое биение своего сердца. — Скорее, — помню, сказал я.

Последнее, шлем, укрывший мои темные волосы. Он повернул ко мне бронзовое зеркало. Я смотрел на себя в доспехах — зрелище было знакомым, словно собственные руки, прорезь шлема, серебристый меч на поясе, бляхи кованого золота. Все так безошибочно, помимо воли узнаваемо. Только глаза были моими собственными, темными и большими, чем у него. Он поцеловал меня, перехватывая мое дыхание своей сладкой теплотой. Потом взял меня за руку и мы вышли к мирмидонянам.

Они были уже построены, вооружены и выглядели неожиданно грозно — ряды, закованные в сверкающий, как крылышки цикад, металл. Ахилл провел меня к колеснице, запряженной его тройкой — не покидай колесницу, не мечи копья, — и я понял, что он боится, что я выдам себя, если ввяжусь в бой. — Все со мной будет хорошо, — говорил я ему. И отвернулся, устраиваясь в колеснице, пристраивая копья и стараясь встать устойчиво.

Ахилл бросил несколько слов мирмидонянам, махнув рукой в сторону дымящихся корабельных палуб, черный пепел от которых летел к небесам, человеческая масса, клубившаяся подле них. — Верните мне его невредимым, — сказал он им. Они закивали и заколотили копьями о щиты в знак согласия. Автомедон встал впереди меня и разобрал вожжи. Все мы знали, отчего колесница была необходимостью — побеги я просто по берегу, и меня невозможно будет выдать за него.

Кони зафыркали и дернули, чувствуя руки колесничего. Колеса вздрогнули, я пошатнулся и копья мои стукнули друг об дружку. — Разбери их, — сказал он. — Так будет проще. — Все ждали, пока я неловко переложил одно из копий в левую руку, при этом задев собственный шлем. Пришлось потянуться поправить его.

— Все будет хорошо, — сказал я им. И себе.

— Готов? — спросил Автомедон.

Я бросил последний взгляд на Ахилла, стоящего у своей колесницы, почти в растерянности. Дотянулся до его руки, и он схватил мою. — Будь осторожен, — сказал он.

— Буду.

Хотелось еще много чего сказать, но тогда мы этого не сделали. Будет, думали мы, еще время поговорить, вечером, завтра, и еще целые дни после того. Он отпустил мою руку.

Я повернулся к Автомедону. — Я готов, — сказал я ему. Колесница покатилась, Автомедон направлял ее к плотной полосе песка у заплесков наката. Я ощутил, как мы достигли ее, колеса выровнялись и колесница покатилась легче. Мы повернули к кораблям, набирая скорость. Я ощущал, как ветер бьет в шлем, в его гребень, и знал, что конский волос его летит за мной по ветру. Я поднял копье.

Автомедон пригнулся, чтобы меня увидели первым. Песок разлетался из-под колес, а позади нас бежали мирмидоняне. У меня стало перехватывать дыхание, а пальцы до боли сжались на древках копий. Мы пронеслись мимо пустых шатров Идоменея и Диомеда, повернули вслед линии берега. И наконец первые групки людей. Лица их было не различить, но я услышал их крики, полные неожиданной радости — «Ахилл! Это Ахилл!» И я ощутил облегчение. Получается.

Еще две сотни шагов пронеслись под колесами, впереди были корабли и войска, головы повернулись в нашу сторону и ноги мирмидонян били слитно били в песок позади нас. Я задержал дыхание и расправил придавленные моими — нет, его, — доспехами плечи. И, высоко подняв голову, я воздел копье, уперся ногами в боковины колесницы, молясь, чтобы мы не наехали на кочку, что могла вышвырнуть меня, — и закричал, и дикий леденящий вопль потряс все мое существо. Тысячи лиц, греческих и троянских, обратились ко мне, полные ужаса и полные радости. И с грохотом мы оказались среди них.