Песнь об Ахилле - [26]

Вместо этого приходили другие образы — изгиб шеи, склоненной над лирой, волосы, в которых поблескивают сполохи огня, руки с играющими под кожей сухожилиями. Мы были вместе целыми днями, и я не мог избавиться от этого: от аромата масел, которыми он умащался, от гладкости его кожи, когда он переодевался. Я отводил взгляд и заставлял себя вспомнить тот день на пляже и холод в его глазах, и то, как он убегал от меня. Ну и конечно, я вспоминал о его матери.

Теперь я отправлялся бродить в одиночку, по утрам, пока Ахилл еще спал, или после полудня, когда он упражнялся с копьем. С собою я брал флейту, но играл на ней редко. Вместо того я находил тенистое дерево и растягивался под ним, дышал пряным свежим кипарисовым ароматом, которые ветер приносил с самых верховий.

Медленно, словно пытаясь ускользнуть от внимания сознания, рука моя двигалась к паху. Это было постыдно, и еще более постыдным было то, какие мысли приходили вместе с этим. Но хуже всего было, когда эти же мысли приходили ко мне внутри пещеры розового кварца, когда он был рядом.

Порой после такого было трудно возвращаться в пещеру. — Где ты был? — спрашивал он.

— Да так, — отвечал я и неопределенно махал рукой.

Он кивал. Но я знал, что он замечал румянец на моих щеках.

* * *

Лето становилось все жарче, и мы искали укрытия в реке, в прохладной воде, разлетавшейся вспышками света, когда мы брызгались и ныряли. Камни реки были покрыты водорослями и прохладны, я оскальзывался на них, пытаясь удержать равновесие. Наши крики распугивали рыб, которые спешили укрыться в иле или уходили на глубину. Давно прошла пора бурного весеннего ледохода, я ложился на спину и позволял легкому течению нести меня. Мне нравилось ощущать, как солнце припекает мой живот, а водная глубь холодит спину. Ахилл лежал на воде рядом со мной или же плыл, преодолевая слабое течение, вверх по реке.

Когда это нас утомляло, мы хватались за низко склонившиеся ветви ив и покачивались так, наполовину вылезши из воды. В тот день мы пинались, наши ноги то и дело переплетались, стараясь отбросить друг дружку или хотя бы уцепиться за ветки. Неожиданно для себя я отпустил свою ветку и обхватил его торс. «Ох…» — вскрикнул он от неожиданности. Хохоча, мы боролись, мои руки обхватывали его. Потом раздался громкий треск, его ветка сломалась, обрушив нас в воду. Прохладная вода сомкнулась вокруг, но мы продолжали бороться, скользя ладонями по коже.

Достигнув дна, мы все еще не оставили борьбы и азарта. Он дотянулся до меня, таща наверх, сквозь прозрачные воды. Сцепившись, мы спешили набрать воздуха и нырнуть снова.

Наконец, когда легкие наши запекло, а лица покраснели от долгих задержек дыхания, мы выползли на берег и легли там, среди осоки и камыша. Ступни зарывались в прохладный ил на урезе воды. Вода все еще бежала с его волос, я следил, как она струйками стекала по плечам, обрисовывая дорожками линии груди.

* * *

Утром его шестнадцатого дня рождения я проснулся рано. Еще прежде Хирон показал мне дерево на склонах Пелиона, где первыми должны были созреть фиги. Ахилл о них не знает, как уверил меня кентавр. День за днем я наблюдал, как блестящие налитые узлы плодов темнели, тяжелея от семян. А сегодня я соберу их ему к завтраку.

Это был не единственный мой дар. Как-то я нашел хорошо высушенный кусок ясеневого дерева и взялся резать по нему, придавая форму податливой древесине. Спустя два месяца появилась фигурка мальчика, играющего на лире, поднявшего голову к небу, рот его был приоткрыт, будто он пел. Идя, я взял фигурку с собой.

Фиги тяжело и утомленно покачивались на ветвях, их мякоть под шершавой кожей была податливой — еще пара дней и они бы переспели. Я собрал их в деревянную миску и бережно понес к пещере.

Ахилл сидел перед входом вместе с Хироном, ящики с новыми дарами от Пелея стояли, нераскрытые, у его ног. Я заметил, как расширились его глаза при виде фиг. Он вскочил и бросился к миске прежде, чем я успел надлежащим образом поставить ее. Мы наелись до отвала, наши пальцы и подбородки сделались липкими от сладкого сока.

В ящиках снова оказались туники, струны для лиры и на этот раз, к его шестнадцатилетию, плащ, окрашенный драгоценным пурпуром из раковин багрянок. Это был плащ царевича, будущего царя, и я увидел, что он рад получить этот плащ. Ему пойдет, я знал, пурпур будет выглядеть еще роскошнее рядом с золотом его волос.

Хирон также приготовил подарки — снаряжение для пеших походов и новый нож на пояс. И наконец, я протянул ему фигурку. Он ощупал ее, кончики пальцев касались маленьких зазубринок, оставленных моим ножом.

— Это ты, — сказал я, глупо улыбнувшись.

Он поднял глаза, и я увидел в них огоньки удовольствия.

— Я знаю.

* * *

Однажды вечером, спустя несколько дней, мы допоздна задержались у угасающих углей костра. В тот день Ахилла не было пол-дня — пришла Фетида и задержала его долее обычного. Теперь же он играл на лире моей матери. Музыка была тиха и ясна, как звезды над нашими головами.

Я услышал, как Хирон рядом со мной зевнул, устраивая удобнее подогнутые ноги. Спустя миг музыка смолкла, и голос Ахилла громко спросил из темноты: — Ты утомился, Хирон?