Песнь о братьях - [7]
Шрифт
Интервал
Да, да! Конечно, это он!
Конечно, это он!
И шепчет паренек во сне:
— Видать, отец, не выжить мне…
Возьми, отец, и старшине
Отдай мой медальон.
Он здесь, у пояса, зашит,
Над ним из раны — кровь,
А в нем, как в гнездышке, лежит
Далекая любовь.
Но некуда его послать:
Во рву живьем зарыта мать,
Родной отец сожжен…
Возьми, мой друг, и старшине
Отдай мой медальон!
А тот —
Крестьянин костромской,
Седеющий солдат —
Плеча касается рукой
И парня на руки берет
И выпрямляется, высок:
— Давай-ка в медсанбат!..
…Прошли года. Текли года,
Как в реках быстрая вода,
И это — все, что стало сном,
Что было наяву, —
Теперь стучится ночью в дом:
— Живешь, сынок?
— Живу!
И парень на завод идет
И сам с собою речь ведет:
— Ну, как забыть я только мог
Фамилию его?!
Да, да! Конечно, это он,
Крестьянин костромской:
В глазах живые
Васильки —
Полей России огоньки,
И волосы как лен.
— Здравствуй, здравствуй, Иванов!
— Нет, не Иванов!
— Здравствуй, здравствуй, Кузнецов!
— Нет, не Кузнецов!
— А может быть, Петров?
Но вот из древнего ларца
Он достает портрет,
Портрет родителя-отца,
Тот, что сберег сосед.
И говорит родной отец,
Глазами говорит.
— Да успокойся наконец! —
Глазами говорит.
В конечном счете, суть не в том,
Кто спас тебя
И где он: близко, вдалеке,
На Волге или на Десне,
На Каме или на Оке, —
Он здесь, во всей стране!..
Да, да! Конечно, это он,
Он самый, костромской.
В глазах- живые
Васильки —
Полей России огоньки,
И волосы как лен…
1948
Чудесная сила
Пер. Р. Сеф
Беззвездной ночи сбросив груз
И полон свежих сил,
Рассвет огнем залил Эльбрус
И песню разбудил.
Скал очертания строги,
Мир полон тишиной…
Но что такое? Чьи шаги
Я слышу за спиной?
Знакомый голос:
— Не спеши,
От смерти не уйдешь…
Молись, несчастный, — для души
И миг один хорош.
Я за тобой брожу везде,
Пора на отдых мне,
Не тонешь ты в любой воде
И не горишь в огне.
Но наконец попался, друг,
Отрезаны пути.
На этот раз из этих рук
Живому не уйти.
Молись. Взгляни еще разок
На эти небеса.
Смотри, как белый свет широк
И как остра коса…
— Ты рано, смерть, я не спешу
Отправиться с тобой.
Пощады я не попрошу,
Готов на смертный бой!
— Ты кто? Откуда столько сил?
Я зря сюда пришла?!
Скажи мне, кто тебя родил —
Огонь или скала?
— О нет! Я женщиной рожден,
Но сила есть одна,
Не страшен ей ни бег времен,
Сильней, чем смерть, она.
Ты спросишь, где ее исток?
Гляди!
Он рядом — вот!
Он в схватке выстоять помог,
Зовут его — народ!
1956
Отцовская азбука
Пер. Ю. Мориц
Смотрю в окошко памяти моей:
Суббота юная нисходит с небосвода,
Качает ветер синеву морей
И колыбель уставшего народа.
Спи, каменщик, портной и музыкант!
На облаке послушном, как теленок,
Плывет тарелка — золотистый кант,
А на тарелке — хала и цыпленок.
На улицах ни звука, ни лица.
Пуста скамейка и квадрат крыльца,
Никто не рассуждает у ворот.
Как сладко спит его величество Народ!
И в тысяче других печальных ноток
Я различаю храпа саксофон,
Виолончель простывших носоглоток
И насморка хронического звон.
А мимо лавок с урожаем летним,
Где помидоры прямо из огня,
Идет еврей с мальчишкой пятилетним,
Немыслимо похожим на меня.
Он говорит:
— Осел, чего ты плачешь?
Хорош характер у моих детей!
И так за все на свете деньги платишь,
Еще завелся чертов грамотей.
Какой букварь? Чтоб я о нем не слышал!
Ты видишь, сколько вывесок, дикарь?
Не плачь! Ведь я с тобой на рынок вышел,
Чтоб ты увидел собственный букварь.
Пожалуйста, учись по русским буквам,
По вывескам к горячим свежим булкам,
По надписям над плоскими часами.
Но там, где ходит с длинными усами
Процентной нормы неусыпный страж, —
Туда не надо! Там букварь не наш.
Там скучно, очень дорого и тесно…
Ах, Мойшеле, смотри, как интересно:
Алэф — А,
Бейс — Б,
Гимл — Г. —
Так милая великая Россия,
Сама полуголодная, растила
Мальчишек из еврейского квартала,
Таинственные надписи читала:
«Хлеб», «Мясо», «Парикмахерская», «Ларь».
Прекрасен и бессмертен мой букварь!
В снегах славянских под кровавой ношей
Соленых полыхающих бинтов
Я трижды умереть, как Шварцман Ошер[7],
За мой букварь священный был готов.
И в подмосковной огненной долине,
Когда хрустел под танками январь,
Я, как Паперник[8], был готов на мине
Взорвать себя и защитить букварь.
Меня терзали горе и утрата,
Но за руки вели меня всегда
Два мальчика, два близнеца, два брата —
Кудрявый Алэф и курносый А,
Мой первый май и первое двустишье,
Мой первый сад и первый соловей.
Стучат,
Стучат,
Стучат, как дождь, по крыше
Они в окошко памяти моей,
Целуют щеки, губы и глаза.
Ведь я — цветок, случайно уцелевший,
На той войне случайно не сгоревший.
Я — дома, и живут в моей скворешне
Кудрявый Алэф и курносый А.
1959
Баллада
Пер. Ю. Мориц
Памяти Сони Мадейскер, которая боролась с немецкими фашистами на оккупированной территории под именем польской девушки Катажины Романовской.
Воскресни! Магия стиха
Заставит сердце биться!
О, смерть не будет так глуха —
И таинство случится!
Воскресни! Ты жива, поверь,
Душа твоя крылата.
Волшебно распахнула дверь
Перед тобой баллада.
Воскресни! Я твой вздох ловлю,
Как ловит скрипка ноты.
Воскресни! Я тебя люблю,
Как мог любить лишь Гёте.
Все это было так давно…
Наворожили маме:
— Ах, вашей дочке суждено
Владеть, мадам, домами.
Возьмут ее в богатый род,
И с мужем рядом-рядом
Кататься будет каждый год
На воды в Баден-Баден.