Песнь о братьях - [9]
Шрифт
Интервал
Гений-самоучка.
Эстер, Эстерл, живей!
Ты не белоручка.
Нет, священная рука
Труженика-предка
Свой привет издалека
Шлет тебе нередко.
Голоса мастеровых
Словно крики часовых:
— Эстер, Эстерл, вставай,
Не успеешь на трамвай!
Этот голос бедняков
Даже полчища веков
Не могли остановить —
Он пришел благословить,
Эстер!
* * *
Тише, Эстерл, тише…
Сейчас говорить опасно.
Меня воскрешает песня.
Не бойся! Это прекрасно!
Это спасенная песня,
Кровь еще на груди.
Это счастливая песня,
Всё еще впереди!
* * *
Повтори, Эстерл, повтори…
Повтори этот лепет священный.
Что тебе говорила бабушка,
Белоснежная седина?
Она говорила: «Эстерл-голубь,
Люди рождаются ради любви,
Мы без любви — кувшин без вина».
Эстерл, так говорила она,
Та, что с молитвой вошла в крематорий,
Мудрая птица, пепел которой
В белый цветок обратила весна?
Она не была ангелом, Эстер.
Была поэтом.
Не плачь!
* * *
Повтори, Эстерл, повтори.
…И вторглись двуногие волки
В маленький переулок,
Туда, где давным-давно
Веселый Шолом-Алейхем
На праздники пил вино.
Рассказывай — я пишу.
Рассказывай до конца.
…И схватили они отца.
— Еврей? —
Сапогом в живот… —
Смотрите, еще живет!
Коммунист? —
Пуля в висок. —
Огненный сок — на песок.
Эстер, не плачь, помоги!
Ты слышишь мои шаги
В тумане молочно-белом?
Помоги, помоги, помоги
Донести его бедное тело
До подножья последней строки.
Не плачь!
* * *
«О, мы не забудем! О, мы не забудем!» —
Деревья кричали на улицах людям.
И ночью, когда мы сливались в одно,
«О, мы не забудем!» — кричали в окно
Луна, и заборы, и пепел, и тополь.
Я слышал во сне их неистовый вопль.
И ты, проведя языком раскаленным
Во тьме по губам пересохшим, соленым,
Клялась, как деревья на улицах людям:
«О, мы не забудем! О, мы не забудем!»
* * *
Тише… Тише…
Летайте, как птица, как снег.
Он любим, и она любима.
Этот парк прозрачен,
Как мысли во сне,
Чистота его только с детством сравнима.
Тише.
Двое сливаются с деревом белым,
С человеком сливается человек.
Так, наверно, душа
Сливается с телом
И с небесным сливается
Выпавший снег.
Осторожнее!
Снег на скамейке не трогать!
Голубь-Эстер, беги! Я бегу за тобой.
Осторожнее!
Белое над головой.
Осторожнее!
Белое под каблуками.
Я тебя поцелую!
Ты машешь руками:
— Как не стыдно? Деревья увидят! —
Побег.
Я кричу:
— Возвратись!
Будь отважна, как снег!
* * *
Я слышу твои шаги в городской суете.
Из тысячи тысяч — именно эти.
Узнаю! Они стучат у меня в грудной клетке.
И я, освобожденный из другой клетки,
Из камеры смерти,
Из тысячи тысяч шагов
Слышу именно эти.
Слышу и громко пою.
Узнаю, узнаю,
Наконец узнаю
Собственную весну.
Да! Мне это счастье стоило десятилетий.
* * *
Не надо, Эстер, не надо.
Не надо ни клятвы, ни слов.
И смертных зароков не надо.
Пускай не покинет совесть
Никого, нигде, никогда.
О Эстер! Меня укусила однажды
Змея из печальной, но мудрой сказки,
Которую мне рассказала мама.
Сказка о змее
Начало доброе, худой конец.
О, голос мамы — песенка скворца!
Вернулась королевна во дворец
И в слезы — нет ларца.
Огонь танцует в печке голубой.
Метель танцует на ветвях ольхи.
Меня уводит мама за собой
По лесенке, по лесенке — в стихи.
Уже орет на площади гонец:
— Тот, кто найдет потерянный ларец,
Получит в жены дочку короля
И горы хрусталя.
Пастух веселый щелкает кнутом,
Домой торопит молодых овец.
А за прудом в сиянье золотом —
Лежит ларец.
— Что за находка! Ай да счастлив я!
Скорей посмотрим, что блестит внутри. —
Открылась крышка, вылезла змея
И укусила. Вот тебе — смотри!
Хихикали над ним стада овец:
— Хи-хи, нашел! Хи-хи, открыл ларец!
Хи-хи, поверил в дочку короля
И в горы хрусталя.
…Себя ночами спрашиваю вслух:
— Что я нашел? Чем заплатил тогда?
Опять обманут королем пастух,
И мама справедлива, как всегда.
* * *
Любовь совсем не многословна.
А ненависть — наоборот.
Любовь в словах своих условна,
А ненависть — наоборот.
Но у любви одна примета:
За ней невидимая тень
Идет, как за спиной предмета,
Как ночь — за днем, за ночью — день.
Она дороги пробивает,
С любовью вместе гнезда вьет.
И даже изредка бывает:
Любовь мертва, а тень — живет.
Они идут, как дверь — за дверью,
За хлебом — соль, за тканью — нить.
И ни одной из них потерю
Мы не сумеем заменить.
* * *
— Пей любовь спокойно, от краев — до донца,
Будешь помнить долго этот запах солнца.
Разве можно залпом пить такой напиток,
Счастье превращая в камеру для пыток?
Это — не отвага, а сплошное детство.
Отличай обжорство от священнодейства, —
Говорила мама, тогда еще живая,
Маленькие раны мои переживая.
О, двадцатилетние! Вы смеетесь в ярости.
Слышу! Слышу: — Ангелом сделался на старости.
* * *
Смотрю на секундную стрелку…
Как ветер — вершины лесов,
Она обегает тарелку
Моих неподвижных часов.
Как часто ее лихорадит,
Знобит и в мороз, и в жару!
Занятно, чего она ради
Летает, как мяч, по двору?
А эти, счастливая пара,
Идут незаметно почти.
Любимая, это недаром —
Им дальше и дольше идти.
1959
Забытые картины
Пер. Ю. Мориц
1
Ночь в Минске
Как детям, сладко спится палачам.
Ко всем приходит сон в плаще белесом.
И лишь тюрьма в ознобе по ночам,
Как юноша, больной туберкулезом.
О, крепко минский губернатор спит
Под мерный гул осенних длинных ливней!
А в скверике простуженно сипит
Слепой голодный белорусский лирник.
В замерзшем сквере лужицы мелки,
Отсвечивают тускло и лилово,
И в каждой отражаются белки