Песнь моя — боль моя - [13]

— Вот это речь!

— Как справедливо!

— Байулы, алимулы, жетиру — созвучно получилось.

Тут Казыбек сделал едва заметное движение, и люди замолчали. Жомарт смотрел на него не отрываясь. Все нравилось ему в Казыбеке: и шапка, отороченная выдрой, и ладная фигура. Жомарт заметил, как повернулся хан на троне, кивая головой. Султаны, бии и батыры, собравшиеся здесь, внимательно и с одобреньем слушали Казыбека. Все эти люди, кто с завистью, кто восхищенно, внимали его живому слову.

Когда все смолкли, Казыбек, окинув взором зал, заговорил опять:

— Для каждого кочевника первая забота — это скот. Скотина может забрести далеко, с ней и врагов наживешь, и с соседом поссоришься. Наши исконные тяжбы о скоте лишают нас покоя. Друзья мои, ничего я так не жажду, как мира между вами. И пусть его не омрачает хищение скота. Чтоб не треснуло ваше единство крепкое, как серебряное кольцо. Повод не довод, не будем терять разум. И здесь мы разбирали тяжбу о скоте. Поэтому я предлагаю выход. Угон скота — вот худшее из зол, давайте пресечем его навеки. Отныне пусть каждый род клеймит свою скотину. По этому тавру ее — от мала до велика — нетрудно будет разыскать, и ваши ссоры прекратятся. Я думаю, что цвет трех жузов меня поддержит и завещает наш обычай новым поколеньям. Вот все, что я хотел сказать.

Все дружно закивали ему в ответ.

Жомарт глубоко задумался. Не убедило его согласие присутствующих, хоть и порадовало. В мыслях его был разброд: где течет река, там и мели, и пороги. «Кто может поручиться, что родовая знать, которой все позволено, притворно соглашаясь, потом не вцепится друг другу в горло? Понятно, разумные слова охлаждают дурную голову, но куда склонится большинство? И разве коршуны, хватающие все, что подвернется в бескрайней степи, отступятся, умерят аппетит, не будут пить народной крови? Они привыкли ссорить, стравливать людей и, наблюдая исподволь за дракой, вершить высокий суд и обирать народ, взимая дань где табунами, а где отарами овец. Ох, непроста дорога жизни, по горным кручам, по каменистым склонам она петляет. Ему уже за пятьдесят, но и пятьдесят дней не выдалось спокойных. Всю жизнь он на коне, но разве до этого султанам? Как дальнозоркие порою близоруки. Что им родной народ! Одни кичатся предками, другие — тугой мошной, а третьи — высоким положеньем. А все желают одного — сесть на ханский трон. Ни о чем другом не помышляют. Чем хвастают? Своим происхожденьем, древнейшим родом, благословеньем, ниспосланным святыми. А вот когда необходимы единенье и сплоченность, то их не сыщешь. Тут есть о чем подумать. А решать надо. Разве всю эту знать заботит судьба родной земли? Где Семиречье, где Алатау? И почему томятся в неволе у джунгаров батыры Старшего жуза? Где представители этого жуза, главы его Джульбарс-хана. Неужто султанам не надоело выжиданье трусливой птицы, сующей голову себе же под крыло? А если поразмыслить, то русские послы правы. Разумная политика не в том, чтобы запугивать соседа, кидаясь на него исподтишка, она — в согласии и в обоюдной пользе. Время напряженное, тургауты и джунгары идут стеной, а мы воюем у себя в аулах. Ну можно ли сейчас остаться без опоры? Ведь это игра с огнем. А если ты плохой сосед, как ты попросишь помощи у русских? Да, из тупика никак не выйти…» Усилием воли Жомарт вернул себя к действительности.

Диван продолжался. То и дело вставал кто-нибудь из присутствующих и обращался к хану с тяжбой. И если родовитая знать держалась высокомерно, то посланцы обедневших родов говорили сбивчиво, взахлеб, словно хватая горячие угли голыми руками. В основном все это были споры насчет скота и вдов. И те, что хмурились, угрожая, и те, что верещали как кузнечики, стремясь выговориться, — каждый доказывал свое. Тяжело дышалось: словно слышалось за стенами дворца бряцание колокольчиков, топот коней чужеземцев, наступавших на казахские джайляу и стойбища, железными клещами сжавших раздольную степь. Тургауты не только согнали казахов с исконных земель в пойме Яика, теперь их пастбища простирались до Иргиза и Илека. Можно ли смириться с этим? Оголились земли на юге и на востоке. Джунгарам мало Иртыша — и Балхаш присвоили. Как не быть раздорам, если раньше казахи жили в бескрайней степи — от аула до аула было далеко, — а теперь все сгрудились на клочке земли. Худо-бедно, но люди еще могут жить, а скот куда девать? Земля — рука дающая, она щедра, но теснота взаимно озлобляет. Вот и батыры — цвет воинства — переселились в Туркестан, поближе к столице ханства, и начались меж ними нелады. Хотя добра без худа не бывает. Богатыри собрались близко к Семиречью и привели в готовность войско, чтоб устрашить джунгаров, остановить их наступленье.

На время споры прекратились. Переменились тема, настроенье. Тауке-хан заметил, что собравшиеся не сводят глаз друг с друга, как будто зная, что замышляет каждый.

Понятно, все наболевшее, все сложные противоречья казахской степи привезли они сюда. А шило в мешке не утаишь, здесь надобно совместное решенье, ведь речь идет о той же самой степи. И разве просто разобраться, даже вникнув во все это, кто здесь прав, а кто не прав в своих притязаниях?