Песнь моя — боль моя - [12]

— Говори, Есет-батыр! Ты так разгорячен, словно стоишь на головешках. Будто тебя клеймили раскаленным углем, — подзадорил его Тауке.

Ожидавший, пока хан кивнет, Есет после этих слов почувствовал себя увереннее и заговорил:

— Верно сказано — пятки мне и вправду прижгли огнем, а спину — раскаленным углем. Ведь тот, кого считаешь старшим братом, от кого поддержки ждешь, частенько поступает с нами как с малыми детьми. И те, которых больше, жестоко притесняют нас, младших родичей, кусаются, как злые псы. Кому не ясно, что терпение иссякнет, взбунтуется душа! Гнев бушует в моем сердце, я сгораю от стыда за своих сородичей. Не пришелец, не чужак сжег мое пастбище, подбросив головешку, а мой же родственник. Кинжалом он вонзается мне в спину, и что мне делать, как не отречься от него… Бедствует не кто-то, а ваш народ, как овцы, оставшиеся без пастуха. Разорены все семь родов. А повергает их в горе опять же ваш народ, такие же казахи; жестокие алшины клыкастее из всех племен алимулы. Неужто вы отдадите нас на съедение алчному алшину или внемлете мольбам и прекратите страдания несчастных? Нас безбожно грабят. Так поддержите слабого и усмирите жадного. Восстановите мир меж братьями. Пусть кончатся набеги. Да, пред мощью мы бессильны, но и у слабого есть гордость, мы честью не поступимся. Копье пронзило мое легкое, униженье согнуло спину, нужда сломала ребра. Так излечите раненую душу. Раздробленность нас губит. И без того враги теснят нас со всех сторон и расчленяют нашу землю. Сейчас стою я перед вами не для того, чтоб высказать обиды, — я вам поведал горе земляков, страданья угнетенных. Я выполнил свой долг, и ваша воля — меня утешить или повергнуть в скорбь. — Есет внезапно замолчал. Молчали и присутствующие.

«А ведь Есет прав. Сильные всегда притесняют слабых, даром что родственники. У сильного только одно на уме — побольше урвать. Те же жагалбайлы — единокровные братья. Вот именно — только урвать, и никому нет дела до единства народа, а сплоченность — это благо», — думали люди, молча одобряя речь Есета. Все привыкли к самоуправству знатных, но сейчас, в дни тяжких испытаний, их произвол открылся со зловещей стороны. Многие уяснили себе это, сочувствуя Есету. Но и они пригнули головы, ожидая, что скажет хан. Тауке в задумчивости глядел сквозь щелки полузакрытых глаз. Заметив промедленье хана, Айтеке-бий из рода алшин нетерпеливо крякнул.

Жомарт покосился на смуглого человека в глухом кафтане из атласа. Как можно не согласиться со справедливыми и мудрыми словами?

Видя, что Айтеке хочет ответить, хан кивнул. Он любил выслушивать спорящих, приберегая свое решенье напоследок.

Айтеке сел на пятки, подобрав ноги, опухшими злобными глазами сверля Есета. Он рванулся с места как скакун.

— Выходит, один напал, другой страдает. Вот как получается! А что вы сами виноваты, об этом ты умолчал? Не прикрывайся вашей малочисленностью, признайся в своей слабости — что ты не смог нас одолеть. Да сколько живут казахи, столько же длятся тяжбы о землях и о вдовах. Скотина не пасется без присмотра: верблюд бредет по ветру и кони разбегаются. Аулы наши рядом. Не только скот, но даже люди живут и здесь и там. А раз не уберег свой скот, не уследил за бабой, зачем цепляешься за полы моего кафтана? Алшин тебе не раб и не слуга, чтобы пригнать обратно скот или, связав, вернуть невесту. Раз ты хозяин, приглядывай за скотом, распознавай его по масти, чтоб он не приблудился. Позор — везти к шанраку трех славных жузов такие дрязги, их разбирают дома, у своего костра. — Отстаивая неправое, Айтеке оголтело напирал на Есета.

Жомарт посмотрел на багровое щетинистое лицо бия и почувствовал отвращение. Он не вслушивался в слова Айтеке, слышал лишь жужжание его голоса.

Хан поднял руку. Трудно было уловить — в знак примиренья двух спорящих он это сделал или пригрозил зарвавшемуся бию. Но Айтеке, не отрывавший злого взгляда от Есета, заметил этот жест и тут же замолчал.

Не изменив прямой осанки, хан заговорил степенно:

— Твой гнев опережает разум, Айтеке. И, если не уступишь, не обуздаешь злость, раздоры ваши только углубятся. А вы — родичи, не так ли? Один пришел ко мне с обидой, другой кичится силой. Твоих людей гораздо больше, ты пользуешься этим, чтоб замести следы, и хвалишься своей же хитростью. Не так ли, справедливый бий? Для правдолюбца все равны. А ты юлишь, хитришь, но свару прекратить не хочешь. Тебе бы потушить огонь, так нет — ты раздуваешь пламя. Ты что, забыл о наших недругах, зажавших нас в кольцо? Запомни, разрушать легко, а как потом объединить народ? Ты против явной истины идешь. — Хан гневно посмотрел на бия. Затем окинул взглядом всех, и взгляд его отметил бия Казыбека-Златоуста, сидевшего поодаль. Казыбек из рода аргын был плотен, круглолиц, высокий лоб переходил в горбатый нос, борода едва лишь начала седеть.

Возможно, хан надеялся, что тот, известный правдолюбец, по справедливости рассудит их. Угрозы, наглость Айтеке, его бесчестные уловки пришлись не по душе Казыбеку, и ханский знак ободрил бия.

— Наш народ говорит: «Не радей своей родне — сам окажешься в огне», «Не смотри, что он чужак, — у него большой кулак». Не в силе разум. На земле не хватит пыли, чтоб забросать солнце. Криками не заглушишь совесть. Что ты делаешь для блага своих близких, Айтеке-бий? Твой род алшин вряд ли послал тебя затем, чтобы ты нажил врагов среди своих родичей, кичась отобранным у них. Нарушено согласие двух родственных племен. Не разжигай вражду, которая лишь приведет к кровавым стычкам. Крепи единство и братскую сплоченность. — Казыбек впился глазами в Айтеке, он всех заворожил своею плавной речью. — О достославные! — Теперь он обращался к собравшимся в диване. — Я должен разрешить их тяжбу по справедливости и беспристрастно. Я не могу кого-то поддержать, кого-то обвинить. Народ наш ждет не этого. И вы, цвет трех достойных жузов, желаете другого. Легко расчленить целое, но как потом собрать части? Если мы будем глухи к голосу боли, услышим ли страждущих? Вы вникли в этот спор? Если вникли, то ответьте, не будет ли позором он на совести потомков? Давайте же найдем разумный выход. Что может быть важнее исполненного долга?.. — Казыбек на миг умолк, задумался. — Сородичи мои! Печальнее всего, что ссора разгорелась в недобрый час, когда копыта вражеских коней вздымают пыль у ваших юрт. Вы сами режете себя, вы рвете на куски друг друга. Кипите неправым гневом. А надобно остыть, найти достойное решенье. Об этом просит вас народ. Нельзя же нам в дни мира встречаться как друзья и братья, а в трудный час перегрызать друг другу горло… Угрозы и нападки не примиряют ваши племена, а углубляют распри. Кому же, как не вам, пристало слово мира? И если Айтеке его забыл, я выскажусь тогда. Я заклеймлю тебя позором за беззаконье и насилье. Я говорю от имени семи родов, которые ты грабишь. Опомнись, будь достойным старшим братом, и младшая родня тебе воздаст за это. Пусть не горчит мед нашего родства. Отныне семь родов объединяются в союз. И ты, до сей поры пренебрегавший ими, как бедною родней, призна́ешь их как равных. Рассыпанные раньше, как горох, они теперь сплотятся и припадут к твоей груди, чтоб обрести опору. Так будь им старшим братом, наставником и другом. А семиродцы отплатят верностью и облегчат твои заботы… Вот ты, Есет, здесь хорошо сказал о долге. Я думаю, сородичи тебя одобрят. Возглавь же племя жетиру, вновь созданное племя, — Казыбек хотел передохнуть, но зал восторженно гудел и жаждал продолженья.