Песнь моя — боль моя - [11]

Казахско-русские отношения имели давнюю историю. При Касым-хане, сыне Азь-Джаныбека, а правил он в 1511—1523 годах, казахи сделались могущественными, им подчинился западный сосед — улусы ногайлинцев, к ним проявил интерес и русский государь, как раз покончивший с Ордой. Мирный договор с таким могучим ханством открывал русским дорогу на Восток. Россия была связана с Казахией еще со времен покорения Казани и Астрахани. Уже тогда для Москвы открылось два пути на Восток — один через Каму в Сибирь, а другой — юго-восточный — через Яик к Каспию. Две эти дороги, словно крылья гигантской птицы, охватили степи Казахии и прижали ее к груди России.

После смерти Касыма пришла смута в казахские племена. Единство рассыпалось, как горсть проса. Алчные соседи первыми набрасываются на раздробленную землю. Вновь поднял национальный дух народа Хакназар, сын Касым-хана. В конце шестнадцатого века он в три жуза объединил казахов, создал великое ханство и усмирил Малую Бухару. Под его натиском трещали кости сибирского хана Кучума, трепетали ногайлинские улусы, ханства Средней Азии. Месть за народные страданья — святое дело. Буйным вихрем мчался Хакназар по степи…

А тут усилился южный сосед казахов — страна джунгаров. Ойроты нападали то и дело. В таких условиях временно прервались торговые и разные иные связи с Русским государством.

С падением Сибири эти отношения оживились. Открылся путь через Сибирь. Теперь торговый караван, выйдя из Тобольска, по Иртышу шел до верховья Ишима, потом, достигнув реку Сарысу, плыл до Туркестана. А там по Сырдарье он направлялся в Бухару.

Связь с Московским государством укрепилась лишь при Тауке. Для устраненья пограничных стычек Тауке-хан послал в Тобольск Ташим-батыра, а с ним и русских пленных.

Снаряжая батыра в путь, хан наставлял его:

— Ссоры не сулят нам мира, сближает дружба. Мне не нужны пустые обещанья, и не того я жду, батыр. Торговля — вот залог реальной пользы, на это обрати свое вниманье. Храни достоинство и говори на равных. Ты понял?

И позднее уезжали ханские послы. В 1690 году в Москву отправился Кабай.

Тогда же в Тобольск поехали бии Сары и Кельды, от русских переговоры вел Павел Шурыгин. Хан наказывал послам договориться о торговле Казахии с Россией. Но недаром сказано, что «глупость — худшее из зол», — пока велись переговоры, сибирские казахи напали на солдат, приехавших за солью. Разгневанный тобольский губернатор немедля заключил в тюрьму посланцев хана Тауке.

«Со времен древности слыхано ли из-за воров-простолюдинов арестовывать послов? Прошу вас, отпустите их, — писал в те годы Тауке царю Петру, — лес не бывает без волков, а город без воров. Проступок жалких негодяев не есть деяние народа. Кривого выправим мы сами. А вы нам окажите милость и будьте справедливы».

В 1692 году сибирский губернатор Салтыков направил к Тауке-хану послов Андрея Неприпасова и Кобякова, а также толмача Джулая Шаманаева. Хан принимал послов в диване, он выслушал их жалобы на то, что казахи разоряют сибирские слободки, но отвечал с надменной усмешкой — чуть раньше в тюрьме скончался Сары-бий, а Келды-бий томился в заточенье. Скорей всего на хана повлияло окруженье — бии и султаны, желавшие немедленно порвать с Россией. Как бы то ни было, Тауке-хан велел не отпускать послов до той поры, пока не возвратится Келды-бий.

С тех самых пор связи с Московским государством попеременно то прерывались, то вновь возобновлялись.

Тауке кивнул.

Василий Кобяков вынул из-за пазухи свиток и протянул ему. Все безучастно смотрели на него, словно бы не замечали. Видно, это безразличие задело Кобякова, и он взволнованно заговорил:

— Ваше высокопревосходительство хан! Сибирский губернатор поручил мне передать привет от его величества царя Петра. На границе наших стран сегодня неспокойно. Нас беспощадно грабят. Но мы не виноваты, не мы зачинщики. Придет ли этому конец? И, если хан не замышляет ничего худого, пусть внемлет нашим просьбам. А если нас грабят по его указке, пусть скажет об этом прямо. — Василий снова поклонился стоя. — В письме — вы держите его в руках — все сказано. Надеемся на вашу благосклонность.

Тауке промолчал. Он все еще сидел неестественно прямо, с каменным лицом. Наконец еле заметно кивнул.

Тот же кушбеги с кудрявой бородой, стоявший по правую руку от хана, дал понять, что прием окончен.

Послы неторопливо вышли.

Как только за ними закрылась дверь, со скамьи встал коренастый широкоплечий джигит с закрученными кверху усами. Лет тридцати на вид, загорелый, с открытым лицом, наверное, любимец молодежи. Глаза его горели, движенья были порывисты. «Он как кинжал, рвущийся из ножен», — одобрительно подумал Жомарт-батыр. Ему понравилась осанка стройного джигита, похожего на племенного скакуна, то, как решительно и смело он смотрел на хана. Кольчуга из дамасской стали — боевое украшение батыра — выгодно подчеркивала его стать. Жомарт припомнил: это был Есет-батыр из рода жагалбайлы.

— Дат таксыр!{28} — сказал Есет, и от его густого баса, казалось, вздрогнул высокий купол. Есет не заискивал перед ханом, глядел с достоинством, неуловимым движением глаз он заставил всех замереть и слушать, чем привлек внимание хана и его свиты.