Первый комендант - [11]

— Я написал тебе рекомендацию в партию, Иван Сергеевич. Парторг батальона Шенявский, хоть на этой должности и новый у нас человек, сказал, что тоже готов дать рекомендацию тебе.

Молчанов походил по землянке, затем крепко обнял своего помощника…

Многие в батальоне тяготились длительной обороной. В начале 1943 года комбата засыпали рапортами — все просились отправить их в бой на прорыв блокады Ленинграда. Просились и рядовые, и офицеры. Добились своего лейтенант Глухов, командир 2-й роты Богушевский, написал рапорт и Заборский.

Новый комбат, капитан 3-го ранга Родионов, собрал офицеров.

— Противник молчит потому, что всюду здесь, от Ладоги до Онего, железная оборона, — постукивал он твёрдой ладонью по столу. — Впереди Мурманск, железная дорога — это важный участок, товарищи. Только слепой не видит этого. Не подавайте пример младшим командирам и рядовым — ни одного рапорта больше не приму.

Молчанов решил дождаться конца совещания и с глазу на глаз поговорить с комбатом — рапорт лежал у него в кармане гимнастёрки.

— Молчанов, задержитесь на минуту, — опередил его Родионов, когда все встали, задвигали скамейками. — Вот какое дело, Иван Сергеевич, хочу просить вас к себе начальником штаба. Тут у нас, видите ли, движение началось в командном составе. Возражения есть? Что там у вас в руке?

Молчанов медленно спрятал рапорт.

— Спасибо за доверие. Не знаю, справлюсь ли… Ну, и роту жалко.

— Мне вас рекомендовали. Сказали, что на вас можно опереться. Вдвоём возьмёмся, дело пойдёт…

Осенью все роты заготавливали на зиму грибы, ягоды. Охотились, делали солонину, сушили рыбу.

В декабре 1943 года на командный пункт батальона приехал командующий 7-й отдельной армией генерал-лейтенант Крутиков. На следующий день сюда прибыли представители рот, праздничные, подтянутые. В полдень объявили построение.

— Товарищи морские пехотинцы! — разнёсся в морозной тишине крепкий голос генерала. — От имени командования Карельским фронтом поздравляю вас с вручением вашему батальону боевого знамени. Приумножайте воинской славой эту святыню, берегите знамя как зеницу ока. Мы надеемся, что вы с честью пронесёте его до самого Берлина.

Молчанов стоял на правом фланге, не сводил увлажнённых глаз с тёмно-малинового полотнища. Комбат опустился на колено, поцеловал знамя, поднялся на трибуну, загремело троекратное «ура!». Молчанов срывающимся голосом подал команду: «Батальон, смирно! К торжественному маршу поротно…» Музыканты подняли трубы, Трофимов, бывший ординарец Молчанова, взмахнул рукой, и под старинный марш «Наверх вы, товарищи, все по местам…» батальон, крепко печатая шаг, прошёл мимо трибуны. Впереди гордо колыхалось тяжёлое знамя с надписью: «За нашу Советскую Родину».

V

Наступила зима. Бойцы щеголяли в новых полушубках, крепких валенках. Прибыло пополнение — взвод аэросаней. Когда замёрзло озеро, снова прощупывали вражескую оборону, ловили фашистских диверсантов.

В апреле Родионова отозвали в распоряжение управления кадров Военно-Морского Флота. Сердечно попрощались. Молчанов временно остался за комбата. Он не думал о повышении, понимал, что эта должность для человека с военным образованием, с опытом. Однако на следующий день нарочный привёз пакет. Молчанов расписался, вскрыл конверт, прочёл:

«Назначить капитана Молчанова командиром 31-го отдельного батальона морской пехоты, освободив его от обязанностей начальника штаба.

Командующий 7-й отдельной армией

генерал-лейтенант А. Н. Крутиков».

Молчанов перешёл из одной комнаты в другую. Когда сел за стол комбата, ему вдруг показалось, что на плечи легла гора. Огромная ответственность, предчувствие близких серьёзных перемен вначале сковали его, но нужно было действовать. Он ещё и ещё раз детально проверил всю оборону, прошёл пешком по всему расположению батальона, осмотрел все дзоты, огневые точки. Из штаба то и дело поступали распоряжения: «Усильте оборону, всё внимание обороне!». По всему чувствовалось, что вскоре предстоят серьёзные бои. Это подтвердили и взятые в плен вражеские лазутчики. Ценные сведения дал лётчик сбитого самолета. Было это так.

Тихим весенним вечером над расположением 1-й роты завязался воздушный бой. Три наших истребителя смело напали на большую группу самолётов противника, шедшую в наш тыл. Один фашистский самолёт задымил и пошёл на снижение. Лётчик выбросился с парашютом. Молчанов поднял взвод автоматчиков, вместе с ними вскочил в кузов полуторки. Хотя в кузове трясло — водитель гнал, не глядя на выбоины, — Молчанов видел, как колыхался белый купол парашюта, как вдруг с ноги лётчика сорвался сапог и, кувыркаясь, упал в лес.

Парашют нашли сразу, а лётчик будто испарился. Оцепили лесок, прочесали раз, другой, третий — никого. Самолёт догорал. Молчанов, оставив оцепление, помчался на КП батальона. Развернул карту — задумался. Лётчик будет выходить у обводного канала — больше негде. Молчанов позвонил в 3-ю роту лейтенанту Тикунову и приказал выставить два секрета — на песчаной косе у Онего и на хуторе Аристово.

Всю ночь Молчанов сидел у телефона. На рассвете задремал, но тут же его разбудил резкий звонок. Докладывал первый пост: на песчаной косе замечены свежие следы — сапога и… странный крестообразный отпечаток. Молчанов засмеялся. Конечно же, это был след от кожаного шлема, который лётчик приспособил вместо потерянного сапога. Через пять минут позвонили из хутора — лётчик ковыляет к каналу. Всё верно, через двадцать минут он будет у второго секрета. Снова звонок. Старшина 1-й статьи Шумкин доложил: лётчик подходит к засаде.