Первый День Службы - [46]

Еще через долю секунды за ним вдогонку ринулся Шпала с ножницами наперевес, чтобы исправить оплошность и добить врага. Ножницы он уже схватил обеими руками, чтобы не соскользнули и занес над головой, прикидывая, что бить надо не один раз, а пырять и пырять. Козырь несся по двору в оперчасть, но, увидев охранника, забежал ему за спину, схватил за плечи и закрылся, как щитом, поворачивая то в одну сторону, то в другую, смотря по тому, с какой хотел к нему подобраться Шпала. Сзади на разнимку бежала вся камера. Охранник остолбенел от неожиданности, почему-то решил (или сделал вид), что это извечные игры малолеток и, выпучив глаза, все повторял, обращаясь к Витьке:

— Брось, брось дурить, кому говорю. Начальство увидит, запрячут обоих в карцер, доиграетесь тогда!

Подбежали остальные обитатели камеры, окружили их. Шпала понял, что убить Козыря ему не дадут. А тут еще, уяснив ситуацию, сокамерники начали перед начальником разыгрывать версию игры.

— Хорош вам, щас мастер хватится!

Витька развернулся и пошел в цех. На некотором расстоянии от него Козырь в сопровождении прислуги. Шпала занял оборону в дверях, толпа расположилась на улице. Со стороны никто так ничего и не понял. Зеки работали кто где, менты их охраняли. Мастер сказал:

— Ладно, ребята, отдохните, только недолго, — и ушился с глаз долой.

Начались переговоры.

— Боксер, кончай палево строгать, дай нам зайти. Видишь, у Козыря кровь на рубахе. Щас менты увидят, всем карцер будет.

Инцидент был исчерпан, вернее, его не имело смысла продолжать. Шпала только сказал в свое оправдание:

— Короче, еще кто подлянку кинет, припорю, не здесь, так на воле, — и зашел внутрь, дав остальным дорогу.

Козырю перемотали, разорвав чью-то рубаху, живот и он попросился в камеру, сказав, что плохо себя чувствует. Там пострадавший привел себя в порядок. А вечером вызвал фельдшера, обяснив, что упал со шконки. Его намазали какой-то микстурой и забинтовали. И все! Как будто ничего и не было. Ни добавления срока, ни даже карцера не последовало. Все оказалось элементарно просто. А он столько нервов себе потратил! Теперь Шпала готов был пырнуть любого, не задумываясь. Все равно — чему быть, того не миновать, так лучше сразу сделать то, что можешь, потом это может быть уже поздно и незачем. Вечером в камере были разборки. Разборки — это не страшно, как многие думают. Если с тобой говорят — значит принимают за равного. Обсуждали правила дальнейшего сосуществования в одной камере. Оправившийся от приключившегося с ним из-за всего пережитого поноса и заикания, Козырь, держа марку, начал разговор.

— Как будем дальше с тобой ладить — боксер? В камере ты не прижился, как все, не можешь, себя выше всех хочешь поставить! А таких нигде не любят: ни здесь, ни на зоне!

Нижеописываемые поиски «выхода из кризиса» подтверждают лишь выше приведенные соображения об издержках юности. В частности, об отсутствии дипломатических навыков, что ни говори, необходимых в реальной жизни. Фактически, если отбросить всяческую словесную шелуху, Козырь предлагал ему забыть старое и строить отношения с нуля, «как-то по новому», как конкретно, естественно, никто не знал. Но успевший всех присутствующих возненавидеть Шпала не представлял себе никаких компромиссов «с этими мразями», о чем он тут же и поведал собеседникам. Справедливые отношения для него — это было говорить каждому в глаза все, что он о нем думает. Витька не подозревал, что правда у каждого может быть своя, что каждый человек немного по-своему смотрит на вещи и вовсе не обязательно, а тем более в камере, доводить эти противоречия до поножовщины. Впрочем, надо признать, что не он первый пошел на это обострение. Козырь стремился править в камере по-старому. Шпала не хотел участвовать в этой игре. Козырь попытался Витьку покорить любой ценой, перекрыл ему все выходы… Так что, можно сказать, сам добился того, к чему стремился. Противник оказался «ненормальным» — ему было легче убить, чем унизиться. Козырь не знал другого порядка вешей в камере, кроме того, когда все одного боятся, а тут получалось что-то другое. Он и предложил, таким образом, все забыть. Теперь, с высоты своего «средневекового» опыта (37 лет — средний возраст) Шпала бы принял эти условия и не порол ерунду, все равно лучшего выхода для обоих из сложившейся ситуации не было, но в ту пору он был идеалистом. Витька изложил программу своего дальнейшего поведения в камере следуюшим образом: никому ничего он не прощает, но отложит разборки до воли, если сокамерники не будут его провоцировать. Человек он нервенный, может чего-нибудь понять не так, поэтому лучше его не задевать. Предупреждать больше никого ни о чем не будет, право выбора оставляет за собой. Фактически, Шпала мир отверг, как Троцкий, выдвинув лозунг: «Ни мира ни войны!» — чистейший идеализм! В реальности этого не может быть, тем более в камере. Козыря, сегодня заново родившегося на свет, да и остальных, естественно, эти условия устраивали мало: что значит оставляет выбор за собой? Это выходит, если Витьке привидится в их действиях или словах что-нибудь не то, Шпала, никому ничего не говоря, встанет ночью и придушит, кого посчитает нужным. О чем оппоненты Шпале и поведали. Игры в малолетку кончились, наступила реальная жизнь, в которой живут люди, а не супермены. Козырь спросил, как они, в таком случае, могут быть уверены, что ночью Витька кого-нибудь из них не запорет? Шпала ответил, что не может дать им никаких гарантий на этот счет. Тогда все возвращалось само собой на круги своя: для того чтобы быть уверенными, они должны его обезвредить первыми — значит опустить, опидорасить. Но тогда уж точно он их всех запорет. Опять тупик.