Первый День Службы - [48]
— Ну, давай, Гроздев, с богом, как говорится, да поскорее возвращайся, я для тебя тепленький казематик припас!
Тепленький казематик — это осужденка, где уже ждут его враги — Цыган и Козырь, с которыми предстоят Шпале кровавые разборки. И собаковод это знает, но не знает он, что для этих разборок Витька припас подходящую приправу. То-то будет ему сюрпризик! Потом, когда Шпала выкрал Ларочку и имел с ней откровенную беседу, она, в числе основных его недостатков в качестве претендента на должность возлюбленного, назвала чрезмерную жестокость. «Откуда в тебе это?» Очень просто, граждане, вас бы на три месяца на малолетку. Какими пригожими вы оттуда выйдете!
Наконец объявили, что суд удаляется для высасывания приговора. Присутствующая публика вышла покурить. Чаву, третьего их подельника, который до суда ходил под подпиской, мент-охранник выгнал со скамьи подсудимых погулять, чтобы не набрался глупостей от зэков. Им с Зилом родители передали пакет с едой. Разложили снедь на скамье, и, так как места оказалось мало, пришлось Витьке спихнуть с нее сидевшего за спиной мента. Он к тому времени уже был тихенький и не рыпался, Витька его выдрессировал. Принялись уплетать обшую хаванину, кто быстрей. Вдруг Зил сгреб все в кулек и спрятал этот кулек себе за спину. Неслыханная борзость! Так как рот у Шпалы был забит до предела, он выразил свое неудовольствие по этому поводу рычанием. Но Зил показал в ответ пальцем на трибуну, где судьи уже вновь заняли свои троны, и ждали лишь восстановления тишины для важного сообщения. Не успели все сесть, как кто-то рявкнул: «Встать!» и все встали. Давясь, Шпала заглатывал непрожеванную пищу, поперхнулся, и чуть было не прыснул всем этим на их благородие судей. Однако, Витька сдержался и оттого глаза его наполнились слезами, которые весь зал несомненно принял за слезы раскаяния.
Жизнь Гроздева всегда складывалась какими-то невероятными сногсшибательными зигзагами, свидетельством чему и эта повесть. Если бы ему сказали, (а ему и говорили!), что на скамье, где сейчас решается его судьба, он через несколько дней будет иметь вон ту симпатичную секретаршу, стенографирующую сейчас ход судебного разбирательства, как вы думаете — поверил бы он? А если теперь ему, нынешнему, сидящему вот уже в кутузке ЛОМа, сказали бы, что через несколько месяцев он будет обитать на берегу Черного моря?.. Морей Гроздев вообще в своей жизни еще не видел.
Секретарша тем временем отчаянно строила ментам глазки.
Приговор был невероятным! Витьке показалось, что он ослышался, и Шпала переспросил у Зила:
— Сколько?
— Тебе — три условно, мне — два химии! — улыбаясь, сообщил подельник. — Очумел, что ли, от радости?
Очумеешь! Это избавляло Шпалу от необходимости вспарывать менту или Козырю живот, и, самое главное, тянуть за это долгий червонец сроку. Ему подарили новую жизнь! Зил и сам очумел от радости: два химии — это вам не три зоны!
— Освободить из зала суда!
Гроздев выходил, все еще не веря в реальность происходящего. А может это просто хитрая уловка, чтобы он не сбежал? Вот сейчас менты неожиданно его схватят, закрутят руки за спину, и тогда — прощай, побег! Шпала выбирался из храма суда боком, давя косяка на отставшую охрану: как только менты надумают его хапнуть, Витька драпанет. Но охранники на Шпалу внимания упорно не обращали, провели мимо Зила, утрамбовались все в автозак. Витька остался стоять на крыльце. Заурчал мотор и воронок начал выруливать на асфальт. Один из милиционеров помахал Шпале рукой:
— Пока, Витек, иди домой, пельмени кушай!
Теперь Шпала поверил. Он вытряхнул из рукава заготовленную ложку и поводил ей из стороны в сторону, предъявляя менту заточенный край и бросил в кусты:
— Пока, начальник, живи!
Окружающие, наблюдая эту сцену, вряд ли что из нее поняли. Но милиционер-то уяснил, для кого предназначалась эта снасть, лицо его мгновенно изменилось. Воронок скрылся, оставив в воздухе облачко сизого дыма, а оно — лицо — все стояло у Витьки перед глазами «ну, прямо, как живое» и от этого ему стало вдруг невыносимо смешно. Повиснув на перилах, Шпала захохотал без удержу, взахлеб. Он хохотал и не мог остановиться. Интересно, как этому менту сегодня — полезет кусок в глотку или нет? Витьке не было никакого дела до лупящихся на него во все глаза знакомых и незнакомых окружающих. Плевать Шпала хотел на то, что о нем подумают или скажут. Ему хорошо сейчас! И расслабившись, наконец, впервые за месяцы заключения, отдавшись целиком во власть этого чувства, Гроздев упал, покатился по крыльцу, заливаясь смехом. У всей этой, обступившей его кружком, публики такие глупые рожи. Они не могут понять, почему Витьке так весело.
Кретины! Кто-то кому-то шепчет, что Витьке, наверно, дурно, что надо водички принести… Ну, умора! Да это вам, идиотам, на свете жить дурно, что вы в ней видели, чтобы уметь ее ценить! Вон уже ведро тащат. Ага, поливать начали, ну совсем благодать! Где же это Ларочка, где ее аппетитная мордашка? А-а, вот ты, солнышко. Ну, теперь от меня не уйдешь! Да, товарищи, славный подарочек вам сегодня преподнесла власть: Витьку Гроздева выпустили на свободу. Ну, что же вы такие скучные, али не рады?
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.