Первый День Службы - [260]
Насколько он успел заметить по дороге: сельчане народ более покладистый и толстокожий. Горя ему мало, что вот так же завтра будет метаться. Впрочем, и правильно! Долой мысли, если изменить ничего нельзя. И самое главное понять еще ни черта невозможно! Потому что в армии только полчаса или час находишься. Короче — ничего страшного. Набьют Витьке морду раз, два, а он будет молчать, не сопротивляться. Потом присмотрится, что к чему. Сделает выводы. Тогда может видно будет! Ну а если уж достанут, конечно вынесет кому-нибудь челюсть, черт с ним! Уговорили. Сильнее прочего в жизни страшит неизвестность! Шпала срока не боялся. Трояк — больше за увечие дедушек не дадут. На год длительнее — всего и делов-то! Но вдруг как не посадят, а оставят служить. И здесь разберутся своей властью! Что-тогда? Валить кого-нибудь. Или запрут в дисбат. Говорят, хуже зоны!
Лучше и вправду ни о чем сейчас не думать, а постараться уснуть. Только вот чертова натура! Привык всем возмущаться настолько, что стоило сержанту скомандовать о тишине, как сейчас же почувствовал Витька — неудобно лежит. И чем больше пытался об этом забыть, тем сильнее чувствовал. А приказ чтобы по нужде не выходить?! Теперь вот ему невыносимо охота! И вправду:
С такими замашками служба медом не покажется.
Но ведь полчаса-то уже прошло. Нет, так в конце концов жить невозможно! Вот сейчас Шпала досчитает до десяти, встанет и пойдет в туалет. Раз, два… девять, десять! Нет, пожалуй это слишком мало, нужно потерпеть, нужно еще до десяти. Раз, два… В коридоре послышался шорох. Кто-то вошел в казарму и голос, уже знакомый ответил другому — незнакомому:
— Есть икские и много. Сегодня привезли восемьдесят человек, половина Икские.
— А из самого Икска есть? — спросил незнакомец.
— Есть двое.
— Позови.
Черт возьми, всего сорок икских из трехсот, всего двое из самого города. В проходе застучали шаги. Витька закрыл глаза. Его легонько встряхнули за плечи. Шпала делал вид, что спит. Не открывая глаз потянулся, переменил позу и лег на бок. Его принялись тормошить сильнее. «Чему быть, того не миновать, — подумал Витька, все равно ведь не угомонятся, пока не разбудят!» И он открыл глаза. Над Шпалой наклонился тот самый солдат, который накануне выяснял место призыва каждого из поступивших.
— Ты ведь из самого Икска? — неуверенно сказал он, — Иди, там к тебе землячок пришел.
Витька не сообразил сразу что лучше, отказаться, или это будет еще хуже? Оделся и вышел в коридор. У тумбочки дневального, перегораживая собой весь проход, стоял двухметровый шкаф. Косая сажень в плечах. Милюстиновая офицерская повседневка, выцветшая и выветренная, вытертая до особого блеска. Приталена. Сапоги даже не яловые, а вообще хромовые!!! Гармошкой, начищены до зеркального блеска. Носки ужжены «кирпичиком». Ремень из натуральной кожи приспущен на самые… Бляха обшорканная, так что звезда сплошная без серпа и молота круто выгнута. Ворот у гимнастерки нараспашку, за ним клинком на груди зебра тельняшки. Крохотная пилотка, как бумажный кораблик, на макушке и сдвинута набекрень массивной головы. На груди несколько значков. Шкаф протянул Витьке загорелую широкую ладонь:
— Здоров земеля!
— Здоров! — ответил Шпала.
— Откуда сам?
— Из Икска.
— А где жил?
— В общаге котельного завода возле Радуги. (Витька действительно был там прописан).
— Так ты не городской?
— Почему?
— Ну раз в общаге жил.
— А что, мало городских по общагам?
— Ты радужный? — несколько оживился КОМОД.
— Нет, я в основном в центре крутился.
Шкаф заметно потух. Зрачки глаз стали уже, прицельнее смотрели на Витьку.
— Кого из центровских знаешь?
— Всех.
Но увидя еще более недоверчивый взгляд собеседника Витька стал перечислять «поименно»: Звяга, Коваль, Мотор, пока не посадили, Грузчик, Купа…
— Это какой Мотор, Сашка, высокий?
— Нет, Сергей, низкий плотный. Постоянно у центрального пасся и на базаре. Я с ним за компанию.
— А Купа — это низкий хилый?
— Нет, вот Купа-то как раз высокий, и здоровый. Да ты что, Купу не знаешь? Он же вроде один на весь город.
Собеседник помолчал, Затем резко спросил:
— Сына знаешь?
Шпала поморщился:
— Я с ним дел не имел.
— А с Радуги кого-нибудь случайно не знаешь?
— Всех.
На этот раз верзила даже усмехнулся:
— Ну, а конкретно?
— Прописа, Дору, Мясу, опять же пока не посадили, Медвежат-братьев. Не веришь, могу даже объяснить где кто живет.
— Не надо, — махнул рукой диван и, прищурившись, еще основательнее спросил с нотками насмешки в голосе:
— А Султана знаешь?
— Вот тебе и раз! — подумал Витька.
Действительно, в глупое положение попал. Ведь сказал же, что знаю всех. А с Султаном, которого вся радуга чтит, незнаком. Между тем, про Султана он слышал, что такой действительно на Радуге существует! И как их дорожки разошлись? Несколько мгновений он всю эту информацию перемножал в сознании, сУмЛевался. Сказать, что знаком? Ведь действительно все о нем знаю заочно!
— Ты понимаешь, ответил Шпала и покраснел под изучающим взглядом вопрошающего, — такой пролет: всех Султановских друзей наперечет, а с ним вместе не пили. Слышал краем уха — посадили его будто за драку у кинотеатра. А Пропис говорил, что, мол, выкрутился, в армию забрали…
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.