Первый День Службы - [258]

Командование подобному «ЧП» вряд ли обрадуется. О мнении старших призывов говорить нечего. И свои ведь тоже не поймут, когда придет их очередь блатовать! Так что отмашка это уж на крайняк. С другой стороны, ведь и свою слабость дать почувствовать нельзя! Чтобы этот «земеля» видел: на гражданке ему отольется, припомнится. Держать голову прямо, когда тебя бьют и молчать? — Что может быть глупее!

Тут, конечно, некоторые штатские Витьку могут не понять. Но большинство-то у нас в армии служило! И мне думается, что подобный коренной вопрос, рано или поздно, каждому служивому приходилось для себя решать. Причем в одиночку! Другое дело, что всяк из него нашел свои выходы и решал по-своему. Как мы тут увидим, вся сложность в том и заключается, что однозначного решения здесь нет. В одной части его можно решить так и нельзя иначе, в другой наоборот… А чаще и хуже всего, что в нем есть какие-то свои пропорции, которые никто из молодых как раз заранее и не знает! Где же золотая середина?

При всем том, Витька ждал от каждого сержанта удара в любую минуту. Странное дело, и это наверное тоже большинство служивших на себе испытало, в первые часы всяческие сержанты, прапорщики и офицеры кажутся на одно лицо! Но до постели ничего не случилось. Толпа принялась захватывать места, ведь койки были двухъярусные. Правда, не все. Шпала маленько замешкался… Лезть же наверх не хотелось. Потому толкнул собрата, возникшего в проходе и наложившего на спинку ближайшей кровати собственную грязную лапу. Тот отлетел, сгреб тумбочку, взревел благим матом и бросился на Витьку. «Завязалась кровавая битва». СУседи, как в таких случаях водится, принялись обоих держать, разнимать, уговаривать. На шум прилетел злой демон — рыжий сержант.

— Что за шум? — гаркнул судИя — Разойтись!

И увидев виновника исключительно в нашем покорном слуге проревел:

— Опять ты? Ну ничтяк «земеля»! Служба медом не покажется. Пока я здесь — полы и гальюны твои. А сейчас спать! Эй…

Он выдернул с верхнего яруса примостившегося там без хлопот «кормильца», что в военкомате пожертвовал Шпале котлеты и сало. «Сменись с ним местами.» «Белый орел» возрадовался. Спикировал и начал, пританцовывая, вынимать из-под подушки и матраца бесчисленные свои «курки»: вещи, продукты. Но благодетель евоный, не оглядываясь, испарился. Витька плюнул на все и улегся вниз. Претендент еще постоял в головах, пошумел, помахал крыльями. Пытался даже стащить Шпалу с занимаемого плацдарма. Выпросил, наконец, причитающуюся по праву долгожданную пиздюлину. И видя, что дело без сержанта опять не обойдется. (а тот может не разобравшись добавить!), успокоился и направил свой благородный гнев в иное русло: принялся уничтожать недоеденные продукты питания. Чинился он наверху довольно долго, и наверное, в отместку Шпале, все съел без остатка! Только лишь толпа растусовалась, разлеглась, откуда не возьмись примчался и принялся шастать по рядам шустрый солдатик. Не видно, чтобы дед, но и не молодой. Подшит, подтянут, однако без излишеств. Ни тельняшки на теле нет, ни сапог яловых… Да и другие-прочие, иногда мизерные детали говорят за то, что служака этот еще не вышел в местную элиту. Витьке и его сверстникам многие метки, отличающие деда от черпака, и «черенка» от шнурка были еще, конечно, не известны. Однако и без знаний, один внешний вид бойца может сказать внимательному взгляду главное: не было в данном представителе строительных частей наших доблестных вооруженных сил той «гусарской» выправки, что в сопровождавших их дорогой сержантах. И держался этот их будущий наставник не так высокомерно, как те. Солдат принялся выведывать у каждого по очереди кто откуда. Иногда останавливался и как бы повторяя заученный стих спрашивал:

— Так ты, значится, из Орла, ты Валуйки, ты Оскол… Ага!

И несся дальше. Неужели запомнит? — удивлялся на него Витька. О себе он все же сказал, что из самого города. Со строевых занятий пригнали на отбой «карантин». Здесь все были то ли из Африки, то ли из Китая. Будущий их призыв. Старожилам «повезло»: строевые и прочие прелести службы азиаты выкушивали уже третьи сутки. В солдатской форме, обмятой и обвисшей, в сапогах, с уже обозначенными на носках морщинами, черные не столько от извечного своего загара, сколько от пыли. Против прибывших они казались аборигенами. Но какими? Рабочими муравьями, против ранее виденной «аристократии». Отбой у последних был со знанием дела: не успев забежать в казарму, все построились в проходе по двое. Передние выровняли носочки. Вслед им развязной походочкой вошел сержант. Пройдя вдоль шеренги, он, как каменщик мастерком, носком благородно ужженного сапога подстукал внутрь ноги выступающих из шеренги. Затем глянул на общий вид строения. Достал из кармана круглые, с крышкой, массивные часы на цепочке. Глянул на них, затих, и вдруг рявкнул так, что и лежавшие повскакивали:

— Сорок пять секунд отбой!

Кровати этой партии карантина стояли через проход, деливший казарму вдоль от вновь прибывших. Потому весь процесс «отбивания» (почек) был виден отлично. Счетчик затараторил скороговоркой: 5 секунд прошло, 10 секунд прошло, 15 секунд прошло… Что тут началось! При слове «отбой» чурки заметались точно куры, переполошенные появлением коршуна в небе. Солдаты наскакивали друг на друга, стукались лбами. Шмотки летели по казарме. Опаснее всего вели себя сапоги, стряхиваемые с ног. Они резали воздух со свистом, как снаряды тяжелой артиллерии. Черные предметы летели в потолок. Некоторые прямо, другие вращаясь пропеллером. Стукались о его доски, дождем па дали вниз. Портянки действовали как пыжи: пролетев некоторое время вслед за снарядом, раскрывались, теряли скорость и плавно опадали на пол. Здесь же валялись куртки с некогда белыми подворотничками, реже брюки. По всему этому топтались, скакали и бегали полуголые в пижамах люди. Сквозь прорехи в кальсонах виднелись голые ляжки, выскакивали причиндалы переднего прикрепления. Странная пляска таинственных существ в белых одеяниях походила на балет. «Танец привидений с моторчиком». При фразе: «Сорок пять секунд прошло!» — все они, кто в чем был: раздетые полностью, в куртке, в брюках, в одном сапоге прыгали без разбора в кровати. И скрючившись в три погибели, обхватив голову руками укрывались одеялом с головой. А сержант хватал первый попавшийся под руку сапог и принимался усердно крестить им остальных, не успевших вскочить на место. Последние прыгали кто куда, как кузнечики: под кровать, верхом на уже лежащего. Стоны, крики, зловоние испускаемых в усердии ветров. Конюшня! Пошедших на хитрость и вскочивших под одеяло в одежде, подоспевшие помощники сержанта стаскивали на пол и окучивали хором, до тех пор, пока обряд раздевания не был полностью выполнен. Наконец с помощью тумаков, сапогов и упоминаний на русском языке такой то нерусской матери, порядок был наведен: все солдаты лежали на койках одиночно, под одеялами, раздетые. Следовала команда: