Первый арест. Возвращение в Бухарест - [75]

Сейчас мы это проверим, подумал я. Он намекает на то, что он был причастен к студенческому движению. Сейчас это выяснится.

— Помните массовку? — спросил я.

— Какую массовку? — Он задумался, но ненадолго. — Массовка в Банясском лесу? Конечно, помню.

— Кто вам о ней рассказывал?

— Никто. Я был там вместе с товарищами…

Мы сидели рядом в мчавшейся на полном газу машине и, разговаривая, не видели друг друга, надо было наклоняться к уху собеседника, чтобы ветер не уносил слов. Теперь, когда он сказал, что сам участвовал в массовке, я внимательно посмотрел на его худое, довольно красивое лицо со сросшимися бровями, и какое-то смутное, тяжелое чувство заставило меня закрыть глаза — своим лицом он пробудил во мне воспоминание о чем-то тяжелом и неприятном. И все-таки я не мог вспомнить ничего определенного, на массовке я этого человека не видел. Кто же он такой? Я ничего не сказал, но он словно догадался, о чем я думаю.

— Там было человек шестьдесят. Вы не можете всех помнить. А я вас помню. Я все очень хорошо помню. — Он сделал паузу и продолжал громко и уверенно: — Это было в лесу Баняса, в конце мая, в воскресенье. Сходка началась в час дня. Участвовали студенты всех факультетов. Десять человек выступали с речами. Тема дискуссии: Советский Союз и окружающий его мир. Видите — я все помню. Или я ошибся?

Нет, не ошибся, думал я. Он, кажется, действительно был на массовке, но говорит о ней так, как будто перечитывает старую газетную заметку. Для него это далекое воспоминание, не больше. А для меня…

Мы продолжали нестись по шоссе. Румын замолчал и впился глазами в дорогу, — наверно, он пытался определить, где мы находимся. Я тоже молчал. Хотя все, что он сказал, было правдой, какое-то смутное чувство недоверия мучило меня и мешало задавать ему вопросы. Я молчал, но уже не мог отогнать мыслей о прошлом. Я начал думать об этой истории, случившейся со мной в студенческие годы в Бухаресте и так круто изменившей всю мою жизнь, и все окружающее понемногу потонуло во мраке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я думал о том, как было тогда, в день массовки, — я проснулся утром в испуге и, увидев, что Раду исчез из комнаты, начал с такой поспешностью одеваться, что разбудил Бранковича. Он испуганно высунулся из-под одеяла и спросил, что случилось. «Заткнись, — сказал я, спотыкаясь о чей-то башмак и опрокидывая стул. — Какого черта ты будишь ребят!..» Одевшись, я побежал искать Раду по общежитию, заглядывая во все двери подряд: в шестнадцатой комнате спорили о политике, в семнадцатой подслушивали, в двадцатой пели, в двадцать первой кто-то зубрил римское право, в двадцать второй кто-то умирал — там пахло йодоформом, больной, у которого были каверны в легких, лежал у окна с натянутой до подбородка простыней, и, когда я спросил его, как он себя чувствует, сказал: «Хорошо, я почти здоров» — и попросил прислать ему из амбулатории доктора, — может быть, тот разрешит ему встать… В амбулатории меня неожиданно встретили радостными криками: «Смотрите — еще один! Добро пожаловать! А ну-ка, покажи, чем тебя наградили?» Человек шесть незнакомых мне студентов разгуливали по комнате, как сумасшедшие, в одном белье, а доктор в белом халате, белой накрахмаленной шапочке стоял у стола с инструментами, держа в руках шприц с мутно-фиолетовой жидкостью. Догадавшись, от каких болезней он их лечит и что они принимают меня за своего, я ужасно покраснел и, уходя из амбулатории, решил никогда не иметь дела с женщинами…

Раду оказался в умывалке. Здесь было полным-полно голых до пояса ребят, которые плескались над раковинами и орали «Иллона, жизнь без тебя грустна». «Что тебе показывали во сне, — спросил Раду, — ты даже не слышал, как я встал». — «Банясский лес», — сказал я весело. «А, черт, ты хочешь раззвонить об этом по всему общежитию?» Он вытащил меня в коридор и целых десять минут отчитывал за то, что я все еще не научился разговаривать, чтобы не слышали посторонние. Он сказал, что с такими голосовыми данными лучше мне сделаться зазывалой в la moși[11], а не конспиратором. Я обиделся, но промолчал. Раду, хоть он и был на голову ниже меня и на год моложе и все звали его «Раду маленький», уже арестовывался три раза, имел досье в сигуранце двух городов и говорил, что в движении он годится мне в отцы.

В то утро я ушел из общежития один. Раду сказал, что ему еще нужно проверить, знают ли все товарищи, куда им нужно ехать. Я вспомнил, что проверка была поручена одному парню по имени Дан. «А, Дан такой растяпа, что может все перепутать, лучше я сделаю все сам». Тут уж я ничего не мог возразить. Раду всегда так поступал: если что-нибудь не клеилось в нашей работе, если кто-нибудь не справлялся, он брал это на себя и делал сам…

В то же утро я впервые увидел Анку — она стояла у конечной остановки шестого автобуса, откуда мы все должны были ехать в лес. Там было еще несколько девушек и ребят, но тех я знал. Там была стройная, хрупкая, как подросток, Санда и ее друг Виктор, красивый малый с матово-смуглым лицом и суровыми темными глазами, была рыжеволосая Тамара и Флориан, мечтательного вида юноша, очень худой и с очень бледными голубыми глазами. Анка была в зеленом платье. Когда подошел автобус, она одиноко села у окна, и с этой минуты меня вдруг охватило неожиданное чувство страха, что она может оказаться лишь случайной попутчицей.