Первый арест. Возвращение в Бухарест - [115]
В полутемном коридоре действительно стояло привидение. Оно было в белом платке, белом дождевике, в блестящих резиновых ботах и держало в руках зонтик. На одутловатом, словно вывалянном в муке лице зиял красный рот, а глаза были тусклые, мертвые, как потушенные фонари. Привидение запирало ключом двери пятой комнаты и бормотало простуженным, ласковым голосом: «Спи, маленький… Я скоро вернусь… спи…» Заперев дверь, оно шумно высморкалось и, размахивая зонтиком, побрело к лифту.
Кто она? Мать Тудорела, который слонялся весь день по коридору и говорил, что мама спит? Почему она спит днем и бодрствует по ночам? И куда это она отправляется в такой поздний час? Я рассказал Раду о мальчике и спросил, что он о нем думает. Раду сказал, что теперь слишком поздно думать о всяких историях, завтра надо успеть побриться к девяти, когда придет товарищ из МОПРа. «Ну, это не беда, — сказал я, — ничего не случится, если Дим застанет нас небритыми». — «А кто тебе сказал, что придет Дим?» — спросил Раду и посмотрел на меня с таким выражением, как будто он знает больше, но не может сказать. Расспрашивать его в подобных случаях бесполезно, и я закрыл глаза.
Утром, ровно в девять, кто-то постучался в дверь. Раду бросил на меня многозначительный взгляд и кинулся открывать. Он был свежевыбрит, волосы смочены водой, а в последнюю минуту он даже нацепил галстук. Проделывая все эти приготовления, он таинственно ухмылялся, но я решил, что он попросту меня разыгрывает: надо же нам как-то развлечься в этой конторской дыре. Вот сейчас откроется дверь, и я услышу нетерпеливый голос Дима: «Вы все еще дрыхнете? Давайте что нибудь делать — уже десятый час!» Вместо этого я услышал женский голос, от которого у меня перехватило дыхание: в комнату вошла Анка Бабеш.
Я узнал ее сразу и по голосу и по платью, хотя оно было не зеленое, как тогда в лесу, а белое. Я быстро взглянул на нее… Она была удивительно красивая. Красивее даже, чем тогда в Банясе. И белое платье, как-то особенно ловко перехваченное в талии, замечательно шло к ней. И все-таки от нее веяло чем-то новым, не то холодом, не то грустью… Этого не было тогда, в первый раз.
Она торопилась и сказала, что зашла только на несколько минут договориться о связи — ей поручено заниматься нами вместо Дима. А Раду как раз был в ударе, острил, предлагал ей остаться, нам вот-вот принесут завтрак из «Капши»[51], и как-то само собой получилось, что она разговаривала только с ним. Когда она собралась уходить, Раду пошел провожать ее к лифту, а я подошел к окну, чувствуя себя совершенно несчастным.
Ну вот и конец, думал я, глядя на ярко-синий кусок неба, прочерченный черными дымящими трубами. Конец моим глупым надеждам… Конец иллюзиям… Сколько раз мечтал я об этой встрече! Как молил я судьбу все эти последние дни, чтобы произошло нечто невероятное и мы снова встретились. Однажды я даже рискнул зайти в библиотеку «Фундации», с одной целью — почитать о Шопене. Я просидел там весь день и узнал о нем все: и то, что в его сочинениях сквозь мягкий лиризм проглядывают образы гнева, ярости, кипучей борьбы, и что Шуман сказал о его мазурках: «Это пушки, спрятанные в цветах». Я узнал названия всех пьес Шопена; правда, я никогда их не слушал, но это не столь уж важно. Как радовался я, представляя себе заранее ее удивление, когда я выложу ей при первой встрече все эти сведения! И вот встреча состоялась. Да, вот я и встретился с Анкой, и все вышло совсем не так, как я ожидал. Она даже ни разу не посмотрела на меня. Вот и все. Вот и конец…
Я знал, что она будет теперь приходить к нам довольно часто, но это меня почему-то не радовало. Я знал и чувствовал, что она уже не та милая, веселая девушка, которую я встретил с месяц тому назад в шестом автобусе по дороге в Банясу. С ней что-то случилось, ее мысли заняты чем-то своим, загадочным и печальным…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
И все-таки я теперь жил только ожиданием ее прихода.
Дни наступали и уходили, внешне как будто одинаковые, неподвижные, но полные напряжения, ожидания, тревоги. В те дни, когда мы не ждали Анку, я вставал поздно и долго лежал на кровати, слушая болтовню Раду, который уверял, что все идет замечательно. Вот мы, два члена студенческого революционного «ресорта», забрались под крышу этого поганого дома, нам и носа нельзя показывать на улицу, и денег у нас осталось ровно двенадцать лей, так что обеда сегодня не будет и завтра не будет, ужина тоже не будет. Но все это не имеет значения, потому что мы продолжаем помогать движению даже отсюда, из-под крыши, и плюем на шпиков, которые разыскивают нас, с высоты восьмого этажа. Вот газеты пишут, что Гитлер собирается проглотить Австрию, убийца венских рабочих Дольфус сам стал жертвой гитлеровских убийц и наступление фашизма продолжается по всей Европе, но даже из-за этого не стоит расстраиваться, есть ведь на свете СССР, в скором будущем даже у нас будет официально учреждено общество «Amicii URSS»[52], в Бухарест приедет советский посол, перед королевским дворцом будет стоять машина с красным флажком, и, если нас не упрячут к тому времени, мы тоже увидим. Разве это не замечательно?
Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык.
Виднейший представитель критического реализма в румынской литературе, Й.Л.Караджале был трезвым и зорким наблюдателем современного ему общества, тонким аналитиком человеческой души. Создатель целой галереи запоминающихся типов, чрезвычайно требовательный к себе художник, он является непревзойденным в румынской литературе мастером комизма характеров, положений и лексики, а также устного стиля. Диалог его персонажей всегда отличается безупречной правдивостью, достоверностью.Творчество Караджале, полное блеска и свежести, доказало, на протяжении десятилетий, свою жизненность, подтвержденную бесчисленными изданиями его сочинений, их переводом на многие языки и постановкой его пьес за рубежом.Подобно тому, как Эминеску обобщил опыт своих предшественников, подняв румынскую поэзию до вершин бессмертного искусства, Караджале был продолжателем румынских традиций сатирической комедии, подарив ей свои несравненные шедевры.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».