Первый арест. Возвращение в Бухарест - [113]

Так вот, Дим все еще ходил с лицом, похожим на бифштекс, и работал в МОПРе. Когда ему поручили снять для нас комнату, он очень быстро справился со своей задачей и назначил мне встречу в центре города, на Липскань, знаменитой торговой улице, где каждая дверь вела в какой-нибудь магазин, а каждый метр тротуара оспаривали с десяток амбулантов[45], лоточников и зазывал.

Было пять часов дня. По дороге — дамы в коротеньких платьях, оставлявших обнаженными колени, плечи, грудь, и в больших соломенных шляпах, хорошо закрывавших лицо, молодые люди в галстуках, но без пиджаков, и затхлая духота, и запах духов, пота, газолина, и хриплые крики, и свистки полицейских, ведущих борьбу с уличными торговцами… «Послушай, Дим, давай поскорей выберемся отсюда, — сказал я. — Куда нужно ехать?» — «Никуда не нужно ехать — я снял для вас комнату здесь, на углу Липскань и Смырдан», — сказал Дим. «Ты шутишь? Мы будем скрываться в центре города, в двух шагах от префектуры полиции?» — «А где же еще можно скрываться? — спросил Дим. — Шпики весь день рыщут на окраинах — кому придет в голову искать вас на Липскань?» Дим бодро шагал вперед, крепкий, ловкий, курчавый, точно жеребенок, и, видимо, очень гордился своей идеей.

Мы долго взбирались по лестнице мимо дверей со всевозможными табличками, мимо врача-венеролога «Новейшие Методы Лечения Успех Гарантирован», мимо «Акционерного Общества СОЯ», машинописного бюро «Экспресс», «Лиги борьбы с ростовщичеством» и «Общества Эсперантистов». Дим предложил не пользоваться лифтом, чтобы лучше изучить дом, и мы взмокли от пота, пока не добрались наконец до восьмого этажа, где все комнаты были жилые, но всюду царил конторский дух. Я вошел в ту, которую снял для нас Дим: темные обои в пятнах, потемневший от времени секретер, корзина для бумаг, полка для книг, все старое, неуютное, конторское… В углу стоят две железные койки с продавленными матрацами — единственный признак, что комнату можно использовать и для жилья; за широким окном с немытыми стеклами видны крыша, пожарная лестница и другие окна, за которыми можно смутно различить другие конторы, другие секретеры.

Я заглянул вниз, в глубокий каменный колодец двора, где что-то нестерпимо гремело и грохотало. Дим тоже свесился через подоконник. «Обрати внимание, какой чудесный вид, — сказал он весело. — Отсюда можно выбрасывать ночью манифесты прямо на улицу, никто и не заметит». Потом он внимательно рассмотрел крышу и сказал, что на нее можно взобраться по пожарной лестнице. «Это зачем, Дим?» — «Видишь, вон там на крыше рекламный щит «Адезго»? Будь я проклят, если не разукрашу его серпом и молотом так, что даже на Каля Викторией будет видно». У Дима были и другие идеи, как использовать нашу комнату, крышу, пожарные лестницы, даже котельную, — он предложил тут же спуститься вниз черным ходом и выяснить, что за народ местные уборщицы, дворники, истопники. «Давай произведем разведку немедленно, чтобы не пропал сегодняшний день».

Но я был расстроен, все, что я тут видел, было чуждо, противно — этот дом, набитый снизу доверху конторами, эти меблированные комнаты, тоже похожие на конторы, этот старый, весь в пятнах секретер, и я сказал:

— Ладно. Дим, дай мне сначала подумать, как мы будем жить в этой чертовой дыре. Прямо не знаю, что делать…

— Ты не знаешь, что делать? — гневно спросил Дим. — Вот я и в самом деле не знаю, что мне делать. Я не знаю, продолжать ли мне работу в МОПРе и отправлять посылки в тюрьмы или поехать в Дофтану и организовать побег всех заключенных. И даже не с кем посоветоваться… Стоит мне заикнуться о моих планах, как мне сразу же пришивают авантюризм, анархизм и прочее такое… Ну, хватит болтать — уже седьмой час, а я еще ничего путного не сделал. Пока.

После ухода Дима я вышел в коридор и сразу же натолкнулся на соседа. Это был мальчик лет пяти, весь какой-то запущенный, с бледным стеариновым личиком и копной встрепанных черных волос.

— Ты кто? — спросил я.

Мальчик немножко подумал и сказал:

— Никто…

Когда я пошел в умывальню, я снова его увидел: он лежал на подоконнике, уткнувшись носом в стекло. Судя по бескровному личику, вся жизнь его проходила в этом темном, затхлом коридоре, и то, что он видел сквозь тусклое, давно не мытое стекло, выглядело ненамного привлекательнее: кирпичные стены, ржавые крыши и плоские куски неба с дымящими трубами. И все-таки у мальчика светились глаза, и вид у него был такой, словно ему очень хорошо. Он смотрел вниз, туда, где виден был крохотный участок улицы, по которому ползли игрушечные автомобили, и махал им рукой: никто не мог заметить с улицы маленького мальчика, и даже если бы и заметил, там, внизу, люди были слишком заняты своими делами, но мальчик все равно дружелюбно махал им всем рукой.

Я сел рядом на подоконник, и вскоре узнал, что он единственный ребенок на всем этаже, зовут его Тудорел и живет он в пятом номере — там мама, она сейчас спит и будет спать до самого вечера, будить ее нельзя…

Вечером пришел Раду, осмотрел комнату и сразу же одобрил идею Дима. Здесь можно жить в полной безопасности — надо только поменьше знаться с соседями. Сами они вряд ли станут интересоваться нами — это одинокие приказчики, разносчики, мелкие служащие, студенты, и политика их не интересует — только коммерция. Не успел Раду все это изложить, как в дверь тихонько постучали, и в комнату просунулась чья-то голова, крупная, черноволосая, с двухдневной щетиной на щеках и квадратной челюстью, как у бульдога.