Первопроходцы - [198]

— Нельзя, чтобы явился без нас! — твердо объявил молчун Евсей. Он думал подолгу, но ошибался редко.

Хорошо зная Юшку, Бугор согласился:

— Нельзя! Оболжет, долго будем оправдываться! Ты вот что, — предложил Евсею. — Оставайся с казной, а мы, — кивнул Ветошке, — уйдем налегке. Надо быть при нем.

— Тогда и я пойду! — присоединился к ним Вилюй.

Казаки уложили в нарты пожитки и паевую кость. На другой день решили идти, не сомневаясь, что нагонят Селиверстова.

— Ты мою якутку возьми! — тайком предложил Бугор Евсею.

Женщина была занята работой — пекла мясо.

— На кой она мне? — хмыкнул тот, бросив на женку смурной взгляд. — От своей корячки едва сбежал.

Спутники приглушенно рассмеялись.

— Девка — золото! — стал расхваливать якутку Бугор. — Не хочешь — не бери! — досадливо поморщился. — Оставь при себе. Летом вернешь мне в Нижнем.

Якутка поняла, что говорят о ней, прислушиваясь к приглушенному говору, обеспокоенно заводила приплюснутым носом, к ночи залезла под Васькино одеяло и уцепилась за его рубаху.

— Боится, что сбежишь! — сонно гоготнул Евсей.

— Боюсь! — сказала она по-русски.

Утром в студеном мареве зарозовел восход, красное солнце пустило по снегам свои стрелы, поднялось над плоскогорьем, зазолотилось, стало слепить. Казаки сорвали с мест груженые нарты, сбросили шапки для молитвы. Из зимовья выкатилась одетая в путь якутка в торбазах, малахае, кухлянке-тагалан и встала рядом с Васькой.

— Ну, и куда ты в такой холод, дура? — перемежая русские и якутские слова, ворчал Бугор. — Сидела бы в тепле, весной, без хлопот сплыла бы ко мне с Евсейкой.

Женка молча заткнула ему за кушак сшитые волчьи рукавицы. Евсей опять приглушенно заржал, пуская пар из бороды.

— Умучаешься ведь… Оленей нет, чтобы везли! — безнадежно скулил Бугор.

По пористому раскисающему льду обе ватажки одновременно прибыли в Нижнеколымский острог уже при ярком солнце и пряных ароматах древесных почек. На приказе сидел казачий пятидесятник Иван Кожин, при нем служили старые стадухинские казаки Пашка Левонтьев с лысиной, обезображенной рваным шрамом, и Ромка Немчин. Мореход Иван Ребров, правивший Колымой до него, как ушел на поиск Полуночной земли при Селиверстове, так не возвращался. Были и приятные новости: Данила Филиппов, добравшись до Якутского острога, заслужил прощение и награду от нового воеводы. Федька Чукичев, служивший на Индигирке с Андреем Горелым, вышел в средний чин и воеводским указом ушел на Гижигу, в зимовье, срубленное Иваном Барановым, чтобы ставить там государев острог.

— Вот те и Федька! — посмеялся Бугор и тут же посмурнел, кручинно покачал головой: — Все же ушел на восход, а я вот возвращаюсь… Брата надо отыскать!

И он, и Евсей не ошиблись. Первое, что попытался сделать в Нижнем остроге Селиверстов, — объявил против беглых казаков «государево слово и дело», по которому колымский приказный за казенный счет обязан был сопроводить его и дежневских казаков в Якутский острог, но вместо того Кожин постарался выпроводить всех с Колымы вместе с моржовыми клыками. После непринятого «слова и дела» у Селиверстова начался спор с гусельниковскими покрученниками. В него опять были вовлечены все зимовавшие в Нижнем и сам приказный, изрядно уставший от напористого охочего. Только все скопом принудили Юшку расплатиться по уговору.

В середине мая вскрылась, к началу другого месяца очистилась и вошла в обычные берега Колыма-река. К острогу стали выходить промышленные ватажки. В конце июня с Анюя приплыл на плотах Евсей Павлов с двумя промышленными и грузом моржовой кости. Клыки опять пошли по рукам, к ним приценивались, выспрашивали о трудностях промысла.

— Что завидуете, придурошные! — вразумлял любопытных Бугор. — У иных из вас нынешний пай дороже, чем мои десять пудов, добытые за четыре года.

— Ты с долгами по кабалам расплатился! Зимами в избе сидел, по станам не мерз! — возражали ему промышленные.

— Лучше зиму по станам, чем один раз через горы! — открещивались дежневские промышленные, избалованные голодной, но легкой жизнью на Анадыре.

Желая поскорей выпроводить их, Кожин дал Селиверстову казенный коч, бывший при остроге. Но с ним и под его началом наотрез отказывались плыть на Лену дежневские люди.

— Из своего пая переплачу, чтобы твоей морды не видеть, — кричал Бугор на укоры и обвинения Селиверстова.

— Нельзя его упускать! — напоминал Евсей, назначенный старшим при казенной кости. — Лучше потерпеть и дойти до Лены вместе. Юшу водяные дедушки любят.

— Я без людей не останусь! — рыкал в ответ Бугру Селиверстов. — Вот выйдут с промыслов, еще и заплатят, чтобы увез на Лену. А тебя приставы задарма привезут на сыск. В тюрьме сгною! — грозил ненавистному казаку.

Людей он действительно вскоре нашел. С ним уговорилась плыть на Лену ватага торговых и промышленных людей передовщика Данилы Вяткина. Селиверстовский коч пошел к Стадухинской протоке, оставив при остроге людей Семена Дежнева. Евсей поругивал товарища за неразумные слова и печалился, что отстал от недруга. Но Степан Вилюй встретил на Колыме торгового человека из родственников. Тот имел коч, собирался возвращаться на Лену и за умеренную плату согласился взять государев и паевой груз. Возле зимовья они догнали Селиверстова. Юша стоял в ожидании разводий и попутного ветра, его судно было обвешано сушившейся рыбой.