Первое дело Еремея - [9]

Их ждали. На сторожевой башенке подняли вымпел «приближается караван». Когда же они подъехали к околице, навстречу выбежали встречающие, числом около трех дюжин. Конечно, караван приходит раз в год. Наверное, не терпится обнять родных, услышать вести с Большой Земли. Еремей заметил женщину из предсмертного видения Лар-Ри, Марайю, и отвернулся. В видении она была моложе и красивее.

Пусть Боррис рассказывает. А он будет молчать. Его учили молчать. Искусство молчания — одно из важнейших.

Не дойдя двадцать шагов, встречающие остановились.

Остановил клося и Боррис. Ритуал приветствия, древний обычай.

После того, как были сказаны положенные слова, к ним приблизился старшина селения.

— Вас прислали на замену отцу Колывану? — спросил он, вглядываясь в Еремея.

То, что Еремей не священник, а семинарист, читалось на лице. В буквальном смысле, сегодня он подновил ритуальную окраску.

— Меня прислали в помощь отцу Колывану, — поправил старшину Еремей.

— Да, конечно, — согласился старшина. — Но дело в том, что отец Колыван умер три ночи тому назад.

— Умер?

— Повесился.

Глава 4

4

Священник всегда готов к смерти. Первым он идёт в Неизведанные Земли, где опасностей больше, чем игл у дикобраза, первым вступает в бой со слугами Нечистого, первым — и последним — входит в дом поражённого Синей Чумой. Умереть не страшно, если умираешь за правое дело, исполнив долг до конца.

Но никогда, не при каких условиях, даже перед угрозою тягчайших мук священники не должен добровольно расставаться с жизнью. Убить себя — значит, сойти с Избранного Пути на тропу Нечистого.

Еремей, потрясенный услышанным, всё же сохранил самообладание. Или его вид.

— Я должен был передать послание отцу Колывану. Полагаю, теперь нужно вручить его вам.

Старшина принял цисту, тут же распечатал её. Так положено — традиция предписывает прочесть Послание Настоятеля, вернее, первую строку Послания, сразу по получении. Иногда промедление смерти подобно. Не один скит спасся потому, что вовремя получил предупреждение из монастыря о грядущих невзгодах.

Но, видно, никаких чрезвычайных предупреждений послание не содержало: старшина медленно свернул пергамент и поместил его обратно в цисту.

— Поселение Но-Ом радо вам, — сказал он просто.

Но-Ом производил впечатление странное. Каждый новый скит в первые годы не блистал достатком. Бывало, не блистал и потом. Но дух, обычно царящий в подобных местах, искупал многое — и невзрачность бараков, и дикость округи, и отсутствие привычных для семинариста заведений — трактира, просто тира, где можно на спор пострелять из арбалета, кто первый стрелок, кто последний, наконец, библиотеки. Дух этот выражался словом «энергия». И многие, основав один скит, тут же шли строить другой именно для того, чтобы жить прозрачной, чистой жизнью, когда и дышишь полной грудью, и работаешь от души, когда каждый рядом ясен, понятен и надежен. Тусклые, себялюбивые, слабые в поселенцы не шли.

Еремей видел, что дух пионеров в Но-Оме есть. Но видел и другое. То, что не бросалось в глаза, скорее, пряталось. Ожесточение. Люди, казалось, решили, что борьба самоценна, и целиком отдались ей. Всё — с бою. И внимание. И уважение. И место у костра.

Впрочем, это не больше, чем впечатление. Первое впечатление самое яркое, но совсем не всегда самое верное. Он всё-таки устал, утомлен, подавлен гибелью спутника, и оттого склонен видеть мир в мрачном свете. Приветливый взгляд кажется настороженным, улыбка — оскалом.

Если же смотреть на скит взглядом эконома (а экономия в семинарии считалась дисциплиной из важнейших), то видно было, что развивается он планомерно, порядок блюдется, люди не махнули на себя рукой. Это очень плохо, если — махнули. Если считают, что здесь не дом навсегда, а так, прибежище, причём прибежище разовое. Если оставляют вокруг бараков всякую дрянь, если грязь становится неотъемлемой принадлежностью быта. История города Масквалон, утонувшего в собственных отбросах, не более чем аллегория, но аллегория, проверенная жизнью. Ничем так не порадуешь Нечистого, как, мерзостью запустения. Но о запустении речи не было. Ухоженные дорожки, кругом чистота — насколько вообще чистота бывает в поселениях подобных данному. Заповеди поселенцы выполняют не за страх, а по велению души.

И ещё — казалось, будто заложило уши. Нет, он слышал всё — и скрип гравия под ногами, и далёкие голоса, и голоса близкие, но всё равно Еремей сделал специальное упражнения, прочищая евстахиевы трубы.

Спутники, Боррис и Шалси, окруженные родными, расстались с Еремеем у жёлтого барака.

Три жилых барака стояли в ряд. Поселение строили по образцу «длинных домов» предков-славякезов. В белом жили одинокие мужчины, в голубом — одинокие женщины. Жёлтый же, стоявший в центре, предназначался для семейных, и потому строился с запасом.

— Но, видно, придётся вскоре ставить ещё один, — сказал сопровождавший Еремея старшина.

То, что с ним шёл глава поселения, не сколько льстило Еремею, сколько смущало. Да, конечно, семинарист — это будущий священник, относиться к нему следовало с уважением, но уважения должно быть в меру.

— Совет Но-Ома желал бы переговорить с вами, — миновав жилые бараки, они подошли к строениям иным. Церковь, маленькая, но ладная, стояла по одну сторону площади, Дом Совета — по другую, здание служб — по третью.