Первое апреля октября - [5]

Иван Фёдорович закашлялся, выпучив глаза — едва не поперхнулся карамелькой «Фруктовый микс». Ударил по тормозам. И вовремя. Потому что уже загорелся красный. А на перекрёстке вдруг, суматошно взвизгнув покрышками, вылетел на встречную мордатый «Ленд Крузер», извернулся, вывернулся, захрипел, царапая бампером мокрый асфальт, намереваясь превратиться в жука, завалившегося на спину и не могущего подняться…

Кузнечики надрывались в лугах так, что казалось, где-то поблизости работает косилка. В подобравшейся к затону притихшей роще, как певчие на клиросе, начинали вечернюю распевку дрозды. Ветерок игрался с дымом костра, подмешивал к его душноватой горечи медовую накипь с клевера. Жадных до крови комаров ещё не было — не повылазили ещё.

Уха поспевала. Уже и рыбьи души, освобождённые от бренных и мокрых тел своих, вернулись в затон, одухотворили смётанную икру — изготовились продолжать кармическую круговерть.

Водка, заначенная в реке, у бережка, почуяла расправу, похолодела от ужаса. Гремели посудой, доставая миски-кружки; кромсали крупными ломтями хлеб, высвобождали из забутовки огурчики-помидорчики, снаряжали чайник, сглатывали слюну.

— А ты чего это? — удивился Пётр Аркадьевич, кивнув на третью кружку, выставленную на скатёрку.

Но Иван Фёдорович смутился почему-то, ничего не ответил. Он только улыбался странно да, пока доходила ушица, всё поглядывал в луга — не появится ли на горизонте неторопкий силуэт с посохом в руках.

Психомоторный заяц

Незнакомый заяц выбрался из-под дивана совершенно не вовремя. Он уселся в углу и принялся жрать морковь. Хрупанье и чавканье раздражало, отвлекало и мешало сосредоточиться на процессе самопознания. Лука поднялся с дивана и бросил в зайца тапком:

— Брысь, сволочь! — пояснил он свои действия.

Заяц, однако, и действия и пояснения игнорировал. Лениво увернувшись от тапка, он оскалился и зарычал.

— Ах ты гад! — удивился Лука и бросил в зайца второй тапок.

Оставшись без обуви, он понял, что бесконтрольные психомоторные акты до добра не доведут, и упал обратно на диван.

Нирвана была где-то совсем рядом, подмигивала призывно, демонстрировала прелести. Лука её прелести знал и без демонстраций, но слиться с нирваной в экстазе мешали посторонние звуки. Заяц сожрал морковь и теперь остервенело грыз левый тапок.

Несколько минут проведя в бессильных борениях с рассеянным вниманием, Лука не выдержал и встал. Он прошлёпал босыми ногами в угол и, не обращая внимания на загоревшиеся зелёным огнём глаза зайца, его рычание и матерные слова, схватил животное за уши и оторвал от пола.

Заяц оказался на удивление невесомым, несмотря на свой приличный рост. Лука сначала не мог понять причины подобной странности, пока не присмотрелся…

Накладные картонные уши остались у Луки в руке, и он тут же увидел, что заяц был вовсе и не зайцем, а его — Луки — непосредственным начальником Сыромятиным. Там, где торчали уши, теперь матово поблёскивала незагорелая — зимнего образца — лысина.

— Вы рекламой подрабатываете, Иван Пантелеич? — догадался Лука.

— Нет, хотел застать тебя с Машкой, блудной женой моей, — ответил заяц Сыромятин.

— Она блудит с Теремковым, — покачал головой Лука. — Все жёны блудят с Теремковым.

— И твоя? — недоверчиво спросил заяц.

— И моя, — кивнул Лука.

Заяц Иван Пантелеич заплакал. Лука сходил на кухню и принёс бутылку водки и вязанку моркови. Они выпили водку в углу, и уже закусывали морковью, когда вернулась жена Луки. Она была весела после блуда с Теремковым, немного помята и восторженно глупа. Заяц Сыромятин едва успел натянуть обратно свои уши, а Лука — надеть изжёванные тапочки. Это спасло их от вероятного скандала.

Когда в окно постучалась ночь, и все блудные жёны крепко уснули, Лука и заяц вооружились топором и отправились расчленять Теремкова. Лука по образованию был патологоанатомом, поэтому запутаться в частях тела они не боялись.

Теремков открыл им в одних трусах. Вторые трусы валялись на полу посреди однокомнаты. Это были не трусы Теремкова, что заяц Сыромятин установил однозначно по вензелю «А», вышитому на исподнем, а Теремкова звали — Петюником. Его все звали Петюником — и сослуживцы, и начальство и блудные жёны.

Пьяный заяц, вооружённый топором, немедленно бросился расчленять Теремкова, но Лука остановил его, пояснив, что для расчленения необходим труп, а Петюник пока ещё трупом не является. Теремков попросил не расчленять его в присутствии жены.

— Ты разве женат, Петюник? — спросил Лука.

— Нет, — удивился тот.

Из ванной вышла жена бухгалтера Воробьёва Александра. Попросив ничего не рассказывать мужу, она быстро надела вторые трусы и скрылась в ночи.

Оставшись втроём, палачи и жертва выпили ещё бутылку водки «Журавли». После этого долго спорили о том, как правильно следует расчленять. Когда в окно вломилось утро, они уснули и не пошли на работу, потому что было воскресенье.

Проснувшись утром, оглушённый курлыканием журавлей в голове, Лука поплёлся на кухню за рассолом. В кухне он обнаружил холодильник и чью-то жену, в которой не сразу опознал свою. И не опознал бы, если бы из-под коротенького халата у неё не выглядывали трусы с вышитым на них вензелем «А». Только тут он вспомнил, что жену зовут Маша.