Первенцы русской свободы - [6]
С полной основательностью можно говорить о том, что в своих предположениях, будь то вопрос характера и роли «Зелёной лампы» или той же ложи «Овидий», Щёголев существенно определил дальнейшее направление исследовательского поиска в этой области.
Пушкинская тема была развита Щёголевым и в его дальнейших работах, освещающих последующий этап жизни и творчества поэта, связанный с временем поражения декабристов и посвящённых взаимоотношениям Пушкина с центральной властью. Щёголев делает верный вывод, что отношение императора Николая I к поэту было определено следствием по делу декабристов, ибо, несмотря на несомненный факт непричастности Пушкина к тайным обществам, имя поэта фигурировало первым в ряду тех, кто был повинен в распространении мятежного духа. И если в ходе следствия членам комиссии не удалось привлечь поэта, обвинив его в принадлежности к тайному обществу, то уж, конечно, они «составили себе определённое и прочное представление о политической неблагонадёжности» и «зловредности политического таланта Пушкина», что сыграло «важную роль в развитии мятежнического настроения декабристов»[27]. Этот момент политической биографии поэта отмечен и его современниками. Здесь уместно напомнить в высшей степени характерное свидетельство В. А. Жуковского, отмеченное им в письме к Пушкину от 12 апреля 1826 года, что «в бумагах каждого из действовавших (то есть декабристов. — Ю. Е.) находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством» (XIII, 257). Ценное наблюдение Щёголева усилило тем самым определяющее влияние свободолюбивой поэзии Пушкина на формирование мировоззрения декабристов. Щёголев отмечает и понимание этой роли следственной комиссией и Николаем I, который «не мог не сознавать, что борьба с вредоносностью художественного слова Пушкина… не могла укладываться в рамки расправ следственной комиссии и требовала иных средств»[28]. Николай I чётко усвоил взгляд на Пушкина как на «честь и великое сокровище России» (по замечанию Жуковского и Карамзина), а отсюда и соответствующее отношение властей — «Пушкина нужно было поставить в такое положение, чтобы он сам искренне отказался писать против правительства»[29].
В одной из своих более ранних рецензий Щёголев верно характеризует положение поэта как «историю рабства… — внешнего и внутреннего — в делах литературных и материальных». Щёголев пишет о «гнёте», который давил поэта, ибо власти, инстинктивно боясь «скрытого в Пушкине оппозиционного настроения», установили с этой целью надзор над Пушкиным, чтобы не дать прорваться этому настроению. «Гнёт был удушающий и унизительный, ибо не ограничивался только грубым полицейским надзором, но и унижал человеческое достоинство поэта, и раны, наносимые в этой войне, были не в пример острее и жгучее, чем все другие». Пушкину стоило неимоверных усилий обуздывать себя, но когда для этого не хватало никаких сил, гнёт прорывался, и «поэт… получал выговоры»[30]. Подобный взгляд на место Пушкина намного отличен от точки зрения официозного пушкиноведения, стремящегося доказать примирение поэта с императорской властью.
Правота позиции Щёголева подтверждается выводами исследования «Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.»[31], связанного с выяснением обстоятельств написания и распространения элегии А. С. Пушкина «Андре Шенье».
В этой работе Щёголев показал, что читающая русская публика увидела в произведении поэта «фразы и слова, соответствующие современному положению», то есть «приурочила стихи к трагедии, разыгравшейся на Сенатской площади»[32]. В этой связи Щёголев приводит интересный факт: не пропущенный цензурой гимн свободы из этой элегии получил самое широкое распространение в рукописных списках, один из экземпляров которого был препровождён Бенкендорфу генерал-майором Скобелевым, ярым ненавистником Пушкина, под названием «На 14 декабря», с намёком на то, что революция ещё зреет в стране. Пушкин, вызванный из Михайловского в Москву, сумел доказать, что инкриминируемые ему стихи никакого отношения к трагическим событиям на Сенатской площади не имеют, так как были написаны за полгода до восстания и в них шла речь о терроре якобинцев. Но тем не менее непосредственным итогом этой встречи царя и поэта явилось установление над Пушкиным контроля самого императора и вездесущего III Отделения.
К работе над этой темой Щёголев привлёк большой фактический материал и, прежде всего, разнообразные документы различных стадий судопроизводства, что, бесспорно, способствовало уяснению дела. Большой заслугой историка явилось привлечение впервые подлинного производства дела, которое до Щёголева никто систематически не обследовал. Данное исследование представило поучительную картину своеобразного военного и гражданского «правосудия» николаевской эпохи и ещё с большей чёткостью охарактеризовало отношение властей и, прежде всего, Николая I к великому поэту.
