Первенцы русской свободы - [114]
Такую же самостоятельность он обнаруживает в отношении к иным источникам, о которых сейчас пойдёт речь. И здесь пока не можем указать непосредственных источников мотивов Пушкина. Он выбирает свой сюжет, черпает подробности из окружающей его действительности, сражается с отсталыми и бездарными представителями российской словесности…
От иностранных источников «Монаха» перейдём к русским. Для суждения о самостоятельности Пушкина в выборе сюжета «Монаха» привлечём материал житийной литературы. Происхождение сюжета «Монаха» вскрывается легко: это обработка сказания, взятого из русской житийной литературы, именно из жития архиепископа Новгородского Иоанна[713].
Житие Иоанна Новгородского написано в самом конце XV в. Неизвестный автор, создавший житие, в своё время смущался чрезмерной легендарностью сюжета, сам «неверием одержим был»[714]. Источники «жития» восходят к переводным легендам византийской письменности. Житие получило широкое распространение; оно известно во многих рукописях, вошло в пролог и Четьи-Минеи[715]. Привожу краткое содержание той части жития, которую можно сближать с «Монахом». Беру его из пролога. Архиепископ Иоанн отличался благочестивой жизнью. Дьявол хотел его попугать, но был им побеждён. Начал дьявол трепетать в рукомойнике, святой же закрестил умывальницу крестом. Дьявол человеческим голосом запросил отпустить его: сила креста палила его, и он не мог дольше терпеть. И приказал святой дьяволу отнести его в Иерусалим. Верхом на бесе съездил в Иерусалим, поклонился гробу Христову и в ту же ночь вернулся и освободил беса от запрета. Бес наказал святому молчать о ночном путешествии, но Иоанн не посчитался с наказом беса, рассказал кое-кому об этом. Дьявол решил отомстить святому и обличить его в блуде. Приходили многие из первых лиц города к Иоанну за благословением, и вот дьявол много раз показывал посетителям то сапоги женские, то мониста и многое другое. Посетители сильно смущались. А раз дьявол преобразился в деву, пошёл впереди посетителей, а затем забежал за келью святого и стал невидим. Новгородцы пришли в негодование и пустили плот со святым вниз по Волхову. А плот чудом божиим пошёл вверх по реке, и новгородцы поняли, что святой стал жертвой бесовского искушения[716].
Это «Житие Иоанна» из книжного памятника стало «народным» (в условном смысле термина), вернее крестьянским, изустным. Порождением «Жития» являются многочисленные легенды. Приводим одну из таких легенд, записанную в средине прошлого века в Пермской губернии и напечатанную А. Н. Афанасьевым[717]:
«Какой-то архимандрит встал к заутрене; пришёл умываться, видит в рукомойнике нечистый дух, взял его да и заградил крестом. Вот дьявол и взмолился: „выпусти, отче! какую хошь налож службу — сослужу“. Архимандрит говорит: „свозишь ли меня между обедней и заутреней в Иерусалим?“ — „Свожу, отче, свожу!“ Архимандрит его выпустил и после заутрени до обедни успел съездить в Иерусалим, к обедне поспел обратно. После забрали как-то справки,— все удивились, как он скоро мог съездить в Иерусалим, спросили его, и он рассказал это».
Нельзя отрицать точек соприкосновения между житием и поэмой Пушкина: и в житии, и в поэме Пушкина предметами искушения являются части женской одежды, и здесь, и там способ поимки беса схож — освящённой водой, и наконец — это главное — и Иоанн и Панкратий, герой поэмы, совершают путешествие в Иерусалим на бесе. Но всё же, осторожности ради, не следует поддерживать утверждения о заимствовании Пушкиным сюжета непосредственно ни из жития Иоанна, ни из крестьянского его пересказа.
В самом деле непосредственным источником сюжета «Монаха» нельзя признать ни жития, ни легенды. Можно говорить о заимствовании отдельных мотивов. Стоит рассмотреть, как использовал Пушкин мотивы жития и легенды. Их три: 1) искушение монаха, 2) заклятие дьявола и 3) поездка на чёрте.
По первому мотиву: части женской одежды в «Житии» выполняют не ту роль, что в поэме Пушкина. В «Житии» дьявол показывает их посторонним и соблазняет их на дурное мнение о монахе. У Пушкина дьявол показывает их монаху и соблазняет его. Эта разность не позволяет считать этот житийный мотив прототипом. В литературе апокрифических житий можно указать примеры «искушения», гораздо ближе стоящих к «Монаху». Так в повести о Макарии римском рассказывается об искушении пустынника. Макарий вышел однажды посидеть пред входом своей пещеры. И вот он видит брошенное кем-то женское платье. Пустынник недоумевал, откуда оно; однако взял его и унёс в пещеру, набожно сказав: «Господи, что ся деет в пустыне сей?» На следующий день он нашёл другую вещь из женского туалета и также поднял и унёс в пещеру, но после этого не мог всю ночь заснуть «от разжения беззакония»; вышедши из пещеры погулять на третий день, он увидел женщину,— и т. д.[718]
По второму мотиву: приобретение власти над бесом путём заклятия — распространённейший мотив в житийной, легендарной и сказочной литературе. В житии Иоанн Новгородский закрестил беса в рукомойнике; также и в других житиях (Авраамия Ростовского, Авел Логина) подвижники кладут крестом заклятие на демона в чаше с водой. Но в «Монахе» такого заклятия нет, есть только вольное подражание ему. Монах Пушкина не кладёт креста, а заговаривает воду в кувшине («наполнил свой кувшин, забормотал над ним слова молитвы»), и, обливая демона освящённой заговором водой, овладевает бесом. Общая черта в заклинаниях житий и поэмы — вода, но одной воды мало, чтобы считать изображение заговора заимствованным из жития.
