Первенцы русской свободы - [112]

Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,

Отрадой тихою, восторгом упивался…

И где веселья быстрый день?

Промчался лётом сновиденья,

Увяла прелесть наслажденья,

И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..

„Я счастлив был!.. Нет, я вчера не был счастлив: поутру я мучился ожиданием, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу, её не видно было! Наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!..

Как она мила была! Как чёрное платье пристало к милой Бакуниной!

Но я не видел её 18 часов — ах!

Какое положенье, какая мука! Но я был счастлив 5 минут“ (I, 113)[695].

Можно без опасения ошибки принять утверждение Гаевского о хронологии „Монаха“ — не дальше 14-го года, но нет, в сущности, препятствий отодвинуть поэму к 1813 году.

3

Приурочение „Монаха“ к начальному периоду лицейской жизни можно подкрепить и ещё одним соображением. Из литературных источников, оказавших влияние на создание „Монаха“, на первом месте надо поставить, понятно, Вольтера, а огромное воздействие Вольтера на Пушкина приходится именно на ранний период лицейского творчества: в это время он не имеет соперников, и только позже начинается влияние и других иностранных писателей.

О вольтерианстве Пушкина не стоит распространяться. Тема давно поставлена и достаточно освещена. Вопрос специальный — о „Монахе“ и его возможных иностранных источниках — во всех подробностях разобран в статье Б. В. Томашевского[696]. Здесь мы коснёмся только общих линий. Из всех произведений Вольтера наибольшее обаяние производила на Пушкина поэма „Орлеанская девственница“[697] — „произведение самое возмутительное и нечестивейшее“, по отзыву врагов Вольтера, „книжка славная, золотая, незабвенная, катехизис остроумия“, по отзыву Пушкина. В 1818 году отъезжавшему в чужие края Н. И. Кривцову Пушкин подарил экземпляр „Девственницы“ — „святую библию Харит“[698]. О ней писал Пушкин:

Амур нашёл её в Цитере,

В архиве шалости младой:

По ней молись своей Венере

Благочестивою душой.

(I, 232)[699]

Под влиянием Вольтера, его „Девственницы“, Пушкин пробовал написать поэму „Бова“. В ней читаем следующее обращение к Вольтеру:

О Вольтер, о муж единственный!

Ты, которого во Франции

Почитали богом некиим,

В Риме дьяволом, антихристом,

Обезьяною в Саксонии!

Ты, который на Радищева

Кинул было взор с улыбкою,

Будь теперь моею музою.

(I, 79)[700]

Поэма „Монах“ приносит нам свидетельство Пушкина о том, чем был для него Вольтер. И в „Монахе“ литературным образцом для Пушкина был Вольтер и его „Девственница“. Необходимо остановиться на вступлении к „Монаху“, содержащем обращение к Вольтеру и… к Баркову.

Певец любви, фернейский[701] старичок,

К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь.

Куда, cкажи, девался твой смычок,

Которым я в Жан д'Арке восхищаюсь,

Где кисть твоя? скажи, ужели ввек

Их ни один не найдет человек?

Вольтер! Султан французского Парнаса[702],

Я не хочу седлать коня Пегаса[703],

Я не хочу из муз наделать дам,

Но дай лишь мне твою златую лиру,

Я буду с ней всему известен миру.

Ты хмуришься и говоришь: не дам.

(I, 7)

Так же, как и в „Бове“, Пушкин горит одним желанием — творить по Вольтеру, взяв в образец его поэму об „Орлеанской девственнице“. До такой степени горит желанием, что сейчас же начинает подражать „Девственнице“. Вслед за только что приведёнными стихами идёт обращение к Баркову, но обращение это отнюдь не надо принимать по существу. Барков замещает только Шаплена в „Девственнице“, бездарного и грубого автора скучнейшей, правовернейшей поэмы об „Орлеанской деве“[704]. Вольтер обращается к Шаплену:

О Chapelain, toi dont le violon,

De discordante et gothique mémoire,

Sous un archet maudit par Apollon[705]

D’un ton si dur a racklé son histoire;

Vieux Chapelain, pour l’honneur de ton art,

Tu voudra bien me prêter ton genie:

Je n’en veux point; c’est pour Lamotte-Haudart

Quand l’Iliade est par lui travestie.

Приведём сделанный Пушкиным в 1825 г. перевод этих стихов „Девственницы“, не совсем близкий к подлиннику:

О ты, певец сей чудотворной девы,

Седой певец, чьи хриплые напевы,

Нестройный ум и бестолковый вкус

В былые дни бесили нежных муз,

Хотел бы ты, о стихотворец хилый,

Почтить меня скрыпицею своей,

Да не хочу. Отдай её, мой милый,

Кому-нибудь из модных рифмачей.

(I, 450)[706]

Издеваясь над Шапленом, Вольтер вводит в свою поэму шуточное злое обращение к своему конкуренту. Выдерживая тон подражания, Пушкин, после восторженно почтительного обращения к Вольтеру, противопоставляет Вольтеру Баркова. Сопоставим два обращения: Вольтера к Шаплену и Пушкина к Баркову в „Монахе“:

А ты, поэт, проклятый Аполлоном,

Испачкавший простенки кабаков,

Под Геликон упавший в грязь с Вильоном[707],

Не можешь ли ты мне помочь, Барков?

С усмешкою даёшь ты мне скрыпицу,

Сулишь вино и музу пол-девицу:

Последуй лишь примеру моему.

(I, 7)

Но как Вольтер от предложения Шаплена, так и Пушкин решительно отказывается от Баркова:

Нет, нет, Барков! Скрыпицы не возьму,

Я стану петь, что в голову придётся,

Пусть как-нибудь стих за стихом польётся.

(1, 7)

Барков не был для Пушкина тем, чем Шаплен был для Вольтера, и выдвижение Баркова не имеет ценности в сравнительно-литературном аспекте. Но отказ от Баркова в „Монахе“ не единичен, не нов. В „Городке“, написанном в 1814 году, Пушкин категорически отвергает возможность подражания Баркову: перебирая авторов, запретные произведения которых наполнили потаённую сафьяновую тетрадь, Пушкин останавливается на Баркове (в этих стихах Свистов обозначает Баркова):