Первая мрачная ночь - [33]

Я ахнула, а Колька потянулся на заднее сиденье и извлек оттуда на свет божий кожаный дипломат.

– Что же мне делать, если ты не вернешься? – Я мастер на идиотские вопросы.

Принц идиотизм своей компаньонки по расследованию подметил еще вчера в лесу, потому уже не удивился, он всего-то выдал улыбку и стал меня подбадривать таким голосом, каким успокаивают маленьких детей, родившихся с синдромом Дауна. Так мне и надо.

– Не дрейфь, – говорил он, – я разработал вполне сносный план, так что вероятность летального исхода крайне мала. Я ненадолго.

Шутки я не поняла, а потому, едва заслышав про летальный исход, побледнела и приготовилась падать в обморок, но Николай засмеялся и, чмокнув меня в щеку, чем стабилизировал-таки душевное состояние своей подруги, вышел из машины и вскоре скрылся за двойной широкой входной дверью банка-конкурента.

Потекли минуты томительного ожидания. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчет догонять не знаю, а вот ждать… Время тянулось до ужаса медленно, и иногда мне, не знающей, чем себя занять, казалось, будто электронные часы автомобиля остановились, но потом я с изумлением обнаруживала, что смена зеленых цифр на табло хоть и редкая, но все же имеет место быть. Когда я совсем уже отчаялась придумать себе достойное занятие, в голову пришла простая, как веник, мысль: почему бы мне не вздремнуть? Встаю я в последнее время до безобразия рано, ко всему прочему почти ничем не подпитываю желудок, так что единственный оставшийся способ восстановления сил – это крепкий, здоровый сон. С этими раздумьями я устроилась в кресле поудобнее и… действительно заснула.

Снился мне, ничего удивительного, Колечка. Не спрашивайте, в каком виде, все равно ведь не скажу, сообщу только, что выглядел он потрясающе. Мы наслаждались обществом друг друга, когда он неожиданно приблизил к моему уху чувственные губы и возбужденно зашептал почему-то с громкостью сирены:

– Кому пирожки горя-а-чие? С повидлом и с капустой!

От внезапности я так и подпрыгнула и открыла глаза. Оказалось, что кричали наяву, а не во сне, потому что перед носом своим я могла сейчас наблюдать нечто круглое, черное, завернутое в невообразимый цветастый платок, которое стояло рядом с открытым в связи с непроходимой духотой почти до упора окном автомобиля, и оно снова предложило, на сей раз именно мне:

– Пирожок не желаете?

Сначала я вскрикнула от испуга, но поняла, что нечто является всего лишь головой смуглой круглолицей беззубой бабы, у которой наверняка имеются в наличии и руки с ногами, и туловище, на котором она, голова, и держится, и язык мой, обессиленный от хронических голода и невысыпания, помимо моей на то воли, взволнованно спросил:

– Почем?

– Двадцать рублей, – тут же получила я ответ.

Есть хотелось ужасно, и я сделала постыдную вещь: открыла чужой бардачок в чужой машине и, мало того, стала рыться в чужих вещах! Совесть этому препятствовала как могла, но руки сами по себе делали свое грязное дело, пока им, наконец, не повезло и они не нащупали кучку мелочи в углу. Отдав бабе двадцать целковых, я принялась жевать пусть и не горячий, как было обещано, но, тем не менее, тепловатый обед в виде пирожка с повидлом. «Нечто» двинулось дальше по улице, держа в обеих руках по огроменной спортивной сумке, а я, в два счета слопав пирожок, задалась естественным вопросом: сколько же я проспала? Ответ оказался неутешительным: судя по, к несчастью, несломанным часам, каких-то двадцать пять минут.

И я продолжила ждать.

Когда я осознала, что Колькино «недолго» длится уже больше часа, я разволновалась до такой степени, что, заклеив каждый палец ноги найденными на дне сумки пластырями, вышла из машины и направилась к банку.

Стеклянные двери гостеприимно разъехались, я слегка неуверенно вошла внутрь и через пять шагов застыла, обдумывая дальнейший шаг. Прямо по курсу располагался огромный вестибюль с кучей приемных окон, мириадами клиентов и парой ярких табло со светящимися номерами очередности. Сбоку находилась лестница, а перед ней два охранника в будке и турникет. Я поняла, что искать бойфренда мне необходимо именно наверху, посему осторожно приблизилась к вертушке, но приводить ее в действие никто не собирался.

– Девушка, у вас есть пропуск? – спросил охранник. Я покачала головой. – Вы к кому?

– К Федоткину.

Отчего-то мне почудилось, что сейчас я услышу что-то типа «А у нас такого нет», до того странным мне казалось все происходящее. Но я ошиблась.

– А у вас назначено? – спросил мужчина. Я сделала неопределенный жест, надеясь, что все как-нибудь разрулится без моего на то вмешательства. Так оно и вышло. Обескураженный, охранник потыкал кнопки в телефоне, что-то спросил, затем снова ко мне обратился: – Так вы из газеты? – Заулыбавшись от облегчения, я кивнула. – Идите, плакат уже вешают. – На турникете загорелась зеленая кнопка. Только я обрадовалась, как мужчина сказал второму: – Лех, проводи журналистку в приемную.

Вот блин! И куда я на сей раз вляпалась?..

Тихий до той поры Леха, получив свой звездный час, повел меня по лестнице на третий, как потом выяснилось, этаж, разбалтывая по дороге всю свою биографию и ни разу, увы, не намекнув даже единым словом на суть мероприятия, в котором мне предстояло участвовать. Но делать нечего, у меня не было иного пути, кроме как попасть в стан врага под каким-то пока мифическим прикрытием. Доведя меня до нужной двери, сопровождающий говорун отбыл восвояси, я же медленно переступила порог, чтобы успеть придумать следующий шаг. Ну скажут они, что никакого Хрякина и в глаза не видели, ну увижу я пятна крови на полу в кабинете Федоткина, ну опознаю я по цвету и запаху, что это кровь именно моего ненаглядного, а дальше-то что? Вопить на все здание: «По-ли-ци-я!»? Тогда на полу несколькими литрами крови станет больше.