Перуново урочище - [11]

Ему по временам отвечали беспокойным гоготанием задние гуси и торопливо взмахивали крыльями, стараясь не отстать и не выбиться из строя.

Барсов заметил несущиеся по ветру дымчатые облака, а под ними в разных местах длинные, прямые нити летящих журавлей и лебедей и волнующиеся треугольники гусей и уток.

— Перелет! — чуть не крикнул Барсов и побежал к дому.

Достав из чехла ружье и захватив с собой несколько зарядов, инженер направился в сторону речки, сверкающей под самым лесом.

— Василий Константинович! На охоту собрались? — крикнул ему Корольков из амбара, где шла приемка инструментов.

— Да! На речке лет хороший. Хочу попробовать.

— Перелет самый настоящий! — отозвался Петр Семенович. — Только вы, батенька, как перейдете мост, так к плесу через чащу, Бога ради, не идите. Зыбун там, — засосет. Вы во тропе спуститесь к речке, да по берегу пробирайтесь за кустами.

Барсов вышел на дорогу и, увязая в глинистой разбухшей земле, быстро шагал, торопясь дойти до плеса, над которым стон стоял от летящих стай уток и гусей.

Не доходя до моста, он вдруг остановился, как вкопанный, а потом быстро вошел в кусты.

В стороне от дороги была свалена куча, больших валунов, на которых сидела Вера Алексеевна, закутанная в платок. Рядом с ней, опершись на черный, окованный железом посошок, стоял отец Яков и что-то говорил, протягивая в сторону леса длинную, худую руку.

В кустах шумел ветер и заглушал слова, но порой утихал, и тогда до Барсова доносились обрывки разговора.

— Куда он, — туда уж и я… — донесся негромкий голос Веры Алексеевны.

Монах взмахнул посохом и сильно ударил им по камням.

— Зачем? — крикнул он. — Мало измучил он тебя?

— Без злобы, без желания он сделал меня несчастной, — ответил женский голос. — Все так живут. Работал он… некогда ему было обо мне думать. Не его вина, что мне не выдержать того, что все переносят легко…

— А здесь много он о тебе, Вера Алексеевна, думал? — раздражаясь, крикнул опять монах.

— Здесь он очень любил меня. Мне было бы здесь очень хорошо и спокойно, если бы не обида за прошлое, за то, что совсем уж ушло…

Зашумели кусты, и долго бежал по ним, злобно посвистывая, ветер. Когда улегся шум, Барсов услышал угрюмый голос отца Якова.

— Ну… что ж! — всякому свое… Не хочешь здесь остаться, Вера Алексеевна, — твоя воля! Только вот, что я тебе скажу! Много я о тебе думал и знаю, что опять на горе идешь ты… Всякому свое!.. В субботу в скиту радение будет. Приходи, погляди… подумай… может статься, дрогнет твое сердце… останешься здесь, пойдешь не с ним, а со мною…

Монах низко нагнулся над сидящей женщиной, и Барсов сквозь вздрагивающие ветви кустов видел его жадные, блестящие глаза, впившиеся в склоненное перед ним лицо женщины.

Вера Алексеевна не поднимала головы и только сжимала тонкие, бледные руки, тихо проводя ими по своему печальному лицу, как бы отгоняя назойливые мысли.

— Прощай! — сказал наконец отец Яков и быстро зашагал прочь.

Скоро он скрылся в лесу, а Вера Алексеевна медленно прошла по дороге совсем близко от спрятавшегося в кустах Барсова, который ясно видел ее утомленное, суровое лицо, сохранившее следы недавней красоты и большого горя.

IV

Корольковы собирались к отъезду. В доме шла укладка вещей. Повсюду стояли большие сундуки и корзины, заколачивались тяжелые ящики с книгами и посудой.

Последняя партия рабочих ушла в город, и Барсов с невольным страхом ожидал отъезда Корольковых, когда на прииске он останется один с несколькими рабочими.

Ему мерещились бесконечные тоскливые вечера, тусклые, нерадостные дни и мрачные ночи под завывание вьюги и немолчный говор кустов.

В пятницу днем выпал снег, но тотчас же стаял на дорогах и словно убежал и схоронился в мертвой, спутанной траве.

Вечером, когда Барсов вернулся с охоты, к нему вышел навстречу Корольков и сказал звучным, радостным голосом:

— Все готово! Завтра уезжаем. К ночи пошлю верхового за лошадьми.

Барсов печально посмотрел на него, но Петр Семенович не заметил этого взгляда и заговорил торопливо и страстно:

— Как спасения ждал я этого дня! Ведь вся жизнь, вся… на волоске висела два года!

Корольков вдруг замолк, взглянул на товарища испуганными, виноватыми глазами и быстро ушел в дом.

Барсов не хотел мешать Корольковым и пробродил весь день по прииску, позвав с собой десятника, у которого в избе он просидел до полуночи, рассматривая чертежи и счетные книги.

Вернувшись к себе, он, стараясь не шуметь, разделся и лег.

За стеной шел громкий разговор.

— Верочка! Уедем завтра, — просил возбужденным, дрожащим голосом Корольков. — Уедем! Зачем тебе идти туда?..

— Отец Яков звал… — тихо ответила Вера Алексеевна.

— Пожалей ты меня! — умолял Корольков. — Ведь два года мучаюсь я! И днем и ночью одна мысль в голове… Боюсь потерять тебя…

Вера Алексеевна молчала.

— Вера, ты слышишь? — снова заволновался Петр Семенович. — Не могу больше так жить!..

Опять никто не отозвался. Прошло несколько тяжелых мгновений совершенной танины. Казалось, что даже часы в конторе остановились, и припал к стенам дома и затаился ветер.

Вдруг сорвался исступленный, горячий шепот:

— Понимаю!.. Понимаю! Уж поздно…