Перуново урочище - [10]

Но он тотчас же выпрямился и вдруг, быстро повернувшись от света, сторожко покосился на дверь.

Со двора доносился громкий разговор.

Послышались шаги на крыльце и голос Королькова.

— Ступай спать, Павел. Да по дороге погляди, заперта ли кладовая.

— Счастливо оставаться, барин! — ответил десятник. — Беспременно погляжу. Всякую ночь ведь проверяю.

Дверь открылась, и в комнату вошел Петр Семенович.

Увидев монаха, он насупился, но подошел к нему и крепко пожал ему руку.

— Как поживаете, отец Яков? — произнес он. — Редкий гость — вы… у нас в доме… Садитесь!

Повернувшись к Барсову, Корольков продолжал:

— Надоел мне этот исправник! Нарочно делает облавы, чтобы досадить нам. Это удовольствие предстоит теперь и вам, Василий Константинович, так как исправник не любит нашего хозяина. Он даже зимой, когда здесь почти никого нет, — наезжает и ищет беглых.

Корольков старался казаться спокойным, но его глаза пытливо перебегали от отца Якова к жене и искали на ее лице ответа на какие-то мучительные, жгучие вопросы.

Следил за монахом и Барсов, и ему удалось заметить, как во время разговора отец Яков скользил взглядом по лицу и рукам Веры Алексеевны, и яркие огоньки не переставали вспыхивать в его прозрачных глазах.

Было уже поздно. За стеной глухо пробили часы, и отец Яков поднялся.

— Прощения прошу! — сказал он, торопливо перекрестившись. — Засиделся я, а путь не близкий.

— Вы разве не останетесь ночевать? — спросила Вера Алексеевна, с тревогой взглянув на монаха. — Опасно ночью в лесу…

— Остались бы… — предложил и Корольков, закуривая папиросу.

— Покорно благодарю, а только мне в скит надо. Никто меня не тронет, разве человек… так от него все равно и дома не убережешься.

Сказав это, монах зябко передернул плечами и покосился на окно, к которому вплотную прильнула черная, безглазая ночь.

Простившись со всеми, он сгорбился и неслышно вышел, бесшумно заперев за собою дверь. Даже крыльцо не скрипнуло под его легкими, крадущимися шагами.

Ушла Вера Алексеевна, и в комнате наступило молчание. Только в остывающем самоваре кто-то невидимый, дробно и звонко, стучал молотком по наковальне и порой вскрикивал протяжно и глухо.

— Странный монах… — нарушил молчание Барсов. — Откуда он здесь?

— Не знаю! — ответил Корольков и с размаха швырнул на пол недокуренную папиросу. — Мало ли здесь каких проходимцев не встретишь!.. Паспортов не спрашиваем. Живи как знаешь, если можешь. Ну, и набирается всякого народа…

— Вы его не любите?.. — заметил Барсов и тотчас же пожалел своих слов.

Петр Семенович вспыхнул и вскочил со стула.

— Нет! Нет! — бормотал он. — Мне все равно… Человек, как человек…

Он казался очень смущенным. Опять наступило неловкое молчание. Быстро распростившись с Барсовым, Петр Семенович ушел.

Инженер начал раскладывать свой чемодан и вскоре улегся. Поставив на стул свечу, он по привычке еще читал, но усталость взяла свое, и Василий Константинович, потушив огонь, натянул на себя одеяло и повернулся на бок.

Он уже дремал, как вдруг ему почудился тихий, звенящий шорох по стеклу.

Барсов взглянул в темное окно, но все тонуло в густом мраке; шорох повторился еще раз и затих.

За стеной в спальне Корольковых отчетливо тикали часы и слышался взволнованный шепот Петра Семеновича и тихий плач его жены.

«Повсюду-то страдают люди…» — подумал Барсов, засыпая.

III

На другой день инженер вместе с Корольковым осматривал прииск и работы.

Промывку добытой земли уже оканчивали, снимали последнее золото с машины, и повсюду шли разговоры об уходе в город.

На зиму все рабочие, получив расчет, уходили в соседние города, оставляя на приисках лишь очередных для охраны имущества.

Утром был заморозок, и в бурой траве сверкал иней, медленно таявший от лучей тусклого осеннего солнца.

Обойдя изрытую, исковерканную просеку, где производились работы, познакомившись с десятниками, механиком и старостами, Барсов осмотрел постройки, а потом взошел на высокую гряду промытой уже земли и оглянулся.

Большая долина была покрыта кустарником, местами выжженным или вырубленным. Вдали чернел лес.

«Лесная трущоба! — подумал Барсов. — Вот куда живет забросить человека судьба!..»

Инженер невольно вспомнил институт, петербургских знакомых, блестящие театры, шумные улицы и вздохнул.

Он отошел в сторону и стал наблюдать, как по настланным на топь доскам рабочие катили из выработки тяжелые тачки с песком.

Унылая картина настроила его на грустный лад. Ему представилась эта долина, покрытая снегом, с чернеющими из-под него бревенчатыми стенами казарм, нелепо ломающимися желобами и голыми, беспомощно вздрагивающими кустами.

Какая-то сосущая тревога шевельнулась и защемила сердце, но в это время над головой Барсова пронеслись глухие, отрывочные крики.

Он взглянул вверх и увидел большую стаю диких гусей, низко летевших над землей.

Сторожкие птицы уже заметили его и, торопливо взмахивая сильными крыльями, шли прямо вверх, пытливо опустив упругие шеи и зорко глядя на землю с притаившимся на ней человеком.

Крики смолкли, и только звучал один, громкий и ободряющий.

Это подавал голос вожак, за которым неслась вся стая, чернеясь высоко под облаками рвущейся нитью.