Перуново урочище - [13]

— Ну-ну? — пронеслось по толпе. — Покончил?

— Из петли уже холодным вынули, — ответил парень и вздохнул.

— И в Лоскутовой намедни Илья Колчанов ножом себя полоснул, — рассказывал пожилой охотник тревожным, сдержанным голосом, озираясь на дверь и медленно поглаживая черную с сильной проседью бороду.

— О, Господи! — вздохнул кто-то.

— Полоснул, да плохо. Не прикончился… Крови вышло! Неладно смотреть было. Ослаб, а ничего — отходили…

Вошел еще один охотник.

Все оглянулись на него и пытливо уставились на незнакомого, но тот прошел в угол и начал истово креститься.

Охотники отвернулись и, толкая друг друга локтями, тихо спрашивали:

— Чей будет? Откуда?

— Кто его знает?.. Не здешний. Дальний, видно…

И опять любопытство заставляло оглядываться и посматривать на незнакомого охотника, который, словно не видя собравшихся, забился в темный угол, прислонил к стене ружье и молился, крепко прижимая пальцы ко лбу и груди и осеняя себя истовым, раздумчивым крестом.

Охотники с изумлением наблюдали за незнакомцем, но, увидев его широко раскрытые глаза, полные горячей, непоколебимой веры, тихую улыбку, застывшую на лице, начали сдержанно шептать и, подымая глаза на икону, клали поклоны, тихо произнося простые слова молитв.

Вера Алексеевна тоже взглянула в угол, где молился неизвестный охотник, но там было темно, да и незнакомец, при первом ее движении, склонился головой до самой земли и начал внятно шептать:

— Научи… наставь… спаси!..

Стоявший с ним рядом худой, высокий крестьянин грузно опустился на колени, задев плечом за висящую на стене кадильницу.

Она как-то жалобно зазвенела и начала качаться, ударяясь о бревна стены.

Все вздрогнули и тотчас же быстрее начали шевелиться руки, осеняя лоб и грудь крестом, чаще клались поклоны и громче неслись вздохи и молитвенный шепот.

Порой наступала глубокая тишина, и тогда слышался горячий, сдавленный голос охотника, повторявшего одни и те же слова:

— Научи… спаси… наставь…

В открытую дверь вместе с холодом врывался шум леса, немолчный шорох природы и легкое завывание и посвистывание ветра, бегущего по кустам и вершинам дерев.

Время шло. Отец Яков не появлялся.

Кто-то из охотников выглянул в сени и, вернувшись, зашептал:

— Стоит на том же месте… руки вперед тянет и смотрит прямо, словно кого видит…

— Господи помилуй!

Уже серые, обманчивые тени закопошились по углам и наполнили весь скит. В тусклом полумраке потонул лик Христа, и лишь Его суровые, с немым укором смотрящие глаза грозили незримому врагу.

Фигуры людей сделались бесформенными и клубящимися, помертвели лица и желтоватыми пятнами маячили в сгущающихся сумерках.

— Грядет Создавый вас… грядет на суд!..

Откуда-то, словно издалека, донесся громкий голос отца Якова.

Все насторожились и повернулись к двери.

Настала такая тишина, что слышно было, как шуршали сухие листья под стеной избы и как свистел, разбегаясь торопливыми струйками, ветер, залетая в сени.

Громче шумели деревья и загадочно шептались кусты, передавая тревожную весть и унося ее дальше и глубже в лес, где тотчас же поднимался таинственный, сдержанный говор невидимых, но юрких и сторожких существ, пугающих одинокого путника и перекликающихся в чаще и на опушках перелесков.

— Приди, Творец Всеблагий и справедливый! Се уготовал аз — недостойный — пути Твои… — донесся опять, но на этот раз ближе, звонкий и какой-то жуткий голос монаха.

Толпа дрогнула и попятилась, расчищая проход и оттесняя Веру Алексеевну к окну. Она сбросила платок с головы и, повернувшись к двери, ждала, страстно молясь и прося чуда.

Она не замечала взгляда незнакомого охотника и озарявшей его лицо горькой, страдальческой улыбки.

— Сотвори чудо… спаси! — раздался его шепот и заставил всех вздрогнуть.

Как бы отвечая ему, совсем близко от скита послышался голос отца Якова.

— В грехе погрязшие, забывшие душу свою, сотворенную по образу и подобию Твоему, чуда великого ждут, дабы очистить путь новому безгрешному человеку. И сотвори, сотвори чудо, Господи, Владыка наш и Человеколюбец! Сотвори! Сотвори!..

Голос монаха звучал мольбой, но в ней не было покорности; было властное требование, дерзкий зов.

Отец Яков остановился на пороге сеней и тотчас же по стенам и открытой двери забегали трепетные тени, скользя и ломаясь.

Иногда они исчезали, уходя в темноту, висящую под потолком, и тогда слабый желтый свет восковой свечки озарял бревенчатые стены скита и играл на косяке.

Наконец, все увидели отца Якова. Он дрожал и громко выбивал дробь зубами, держа в руках колеблющуюся свечу и уставив глаза перед собой.

На пороге скита он внезапно упад на колени и, сжимая свечу обеими руками, долго шевелил губами, прямо смотря восхищенным, молящим взором.

Радостно улыбаясь, он быстро поднялся и, войдя в скит, зажег лампаду перед иконой и возвратился в сени.

Лишь только он переступил порог, как тотчас же пал ниц и крикнул надрывным голосом:

— Молитесь, молитесь, недостойные!.. Се грядет Великий Судия!..

Глухой, грозный ропот леса ворвался в полутемную избу и заполнил все углы тревогой и ожиданием.

— Приди, Творец Всеблагий, яви чудо! Сердца рабов Твоих — храм Твой, и по слову Твоему сотворят они и положат предел греховной жизни своей…