Перстень старой колдуньи - [36]

— Ох! — всплеснула руками Женя.

Никита бережно взял её ладошку в свою, и сидя так, слушали они дальше этот удивительный рассказ.

— Ну, думаю, если жалить начнут — все, каюк! Ведь сколько там: трех ли — пяти укусов этих миляг достаточно, чтобы убить лошадь. А уж человека-то и подавно… А их тут — тьмы, и тьмы, и тьмы… Они ползают по мне, ползают, вроде, принюхиваются. Но меня спасло то, что я всего себя в кулачок зажал и сказал себе: «Не шевелись!» И не шелохнулся даже. А твари поползали-поползали, — часа два примерно это мое заточение длилось, — и потихонечку в свой дом убрались. Восвояси! А я еле живой оттуда выбрался и домой побежал. Вот и вся история.

— Ой, Нил Алексеевич! — в восторге Женя готова была его расцеловать. Как это здорово! И так вот вы и нашли свою скамью, а потом пол жизни занимались её реставрацией?

— Не свою, а Врубеля.

— Да, конечно, Врубеля… Но ведь она почти вся была разрушена, а вы буквально из ничего по кусочкам её так собрали, что вон она стоит — на горе — и никто никогда не скажет, что реставрирована. Это же такое искусство, Нил Алексеевич! Вы тоже по-своему великий художник.

— Э-э-э, деточка! — Нил Алекеевич помрачнел. — Во-первых, там табличка имеется, где сказано: кто, да что это дело сделал. Ну да ладно… А я яремесленник, только и всего. Занятие мое — ремесло. И не нужно путать искусство художника и работу простого мастера. Мастеров на Руси — эвона… — он обвел комнату широким жестом.

Никита под столом старательно наступал Жене на ногу. Но она и сама поняла, что разговор этот — о высочайшем его искусстве — их хозяину отчего-то неприятен.

— А уж если говорить, — разговорился сегодня я что-то! — то скажу так. Эту историю я вам рассказал, потому что вы только-только в жизнь вступаете. Если хотите, в ней — в истории этой — образ дан, образ художника. Да, что там — каждого человека, если только он человек, а не тля бесполезная… Потому что творчество — оно каждому дано, в любом деле свою красоту найти можно. А творение красоты — дар Божий. И к ней — к красоте, человек с самого детства, даже не понимая того, душой стремится… А она всякого хоть раз в жизни зовет, сердце все насквозь обожжет… и все. Позвала — иди! А поверил в себя и шагнул за ней — свет её навсегда уж с тобой. Ему нельзя изменять. Это долгий путь, и не всякому он по плечу. На пути этом, ох, как несладко! В особенности, настоящему художнику, который сам себе предъявляет самый суровый счет. Множество испытаний, — тяжких, порой, трагических… Разлад с близкими, разлад с собой! И часто на волосок от смерти художник! И чем выше дар его — тем серьезней будут посланы испытания. Слишком многое тут, на земле, против этого света повернуто. Да и Господь испытует: осилишь? Справишься? Одолел ли себя, чтобы другим радость нести? Но если вы, детки, в неё — в благодать — поверите… засветит она вам, улыбнется нездешним светом, словно отблеском света высшего, — и тогда ничего и никого уж не бойтесь и знайте, что будете вы с тех пор под покровом защиты и Божьим благословением… Хотя искушения-то… ох, какой силою надо обладать, чтобы справиться с ними и, не сворачивая, по своей тропинке идти!

Он глубоко задумался. Казалось, даже позабыл о своих гостях. А они не решались нарушить его молчание. Видели — и так человек выложился сверх меры, а говорить явно он не любил и к делу этому не привычен…

— Ох, что это я! Ну и хозяин… — всполошился Нил Алексеевич, придя в себя. — Не хотите немножечко прогуляться? В местную церковь заглянем — там сейчас как раз служба идет. Церковь уникальнейшая — изящная как игрушечка, вся расписана Васнецовым, Поленовым, Серовым, Репиным, Врубелем… всех сейчас не перечту. Это редчайший памятник русской культуры начала века гордость Абрамцево! Ну вот, такое у меня предложение. А потом — на боковую. Вы ведь ночуете у меня?

— Ой, я же Марью Михайловну не предупредила! Там же Слоник! — вскочила Женя.

— Евонька, да ничего не будет со Слоником — Марья Михайловна все сделает как надо. Она же говорила, что ей возиться с ним — только в радость. А мы ей завтра гостинцев из Абрамцево привезем.

— Да, тут магазинчик сувениров хороший, — кивнул Левшин, внимательно наблюдая за девочкой. — Послушай, Женечка, как это так: то этот малый тебя Евой величает, то Женей… Ты сама-то не путаешься? Евгения — по-гречески благородная значит. Что за имя! Век бы носил, будь я дамой… Ты разве благородство вместить в свою душу не хочешь? Весь век будешь искушения поедать?! — его взгляд был и суров, и насмешлив одновременно.

— А как это… поедать? — не поняла Женя.

— Ну, праматерь нашу, Еву, змей-искуситель соблазнил отведать плод от древа познания. А это людям было запрещено Богом. Все им разрешил, в раю поселил, жизнь дал вечную, любовь и свое отцовское благословение… Только велел — этого одного не трогайте. Так нет! Надо было на своем настоять! Нил Алексеевич вскочил и принялся быстро шагать по комнате из угла в угол. — Она — наша мамаша первейшая — не послушалась. И яблочко от запретного древа сгрызла. А кто подначил её на просьбу Отца наплевать, а? Помнишь?!

— Змей-искуситель, — пролепетала Женя, краснея.