Перстень старой колдуньи - [21]

И с этими словами Мария Михайловна проводила своего гостя до входной двери и захлопнула её у него за спиной.

Он вышел на улицу. Смеркалось. Поднималась метель. Странный вой почудился ему, — злобный, глухой, неистовый…

«В самом деле воет кто-то или это только кажется мне?» — подумал мальчик и прижал руку к груди. Там, у самого сердца лежал сложенный вчетверо листочек бумаги.

— Ты чего, в самом деле боишься, что ли? — нахмурился Никита. — Кончай дурью маяться! — велел он себе.

И едва не бегом кинулся к остановке.

Глава 9 ПУТЬ ВО МГЛЕ

На его счастье, Ева ещё не уехала. Кроме нее, ещё несколько человек поджидали трамвай на остановке. Возле её ног притулился кот, который здесь, на улице, казался существом вполне мирным и безобидным.

Никита притаился за углом каменной стены, проходящей вдоль их переулка, — за ней скрывались какие-то ветхие заводские строения, склады… Однако, он вполне мог и не прятаться — так пуржило, что Ева не разглядела бы его, даже подойди он к ней совсем близко…

Наконец, вдали показался грохочущий трамвайчик, весь озаренный светом. Он похож был на движущийся среди бури и мглы ковчег. Двери раскрылись люди устремились внутрь… Ева, подхватив кота на руки, взошла с передней площадки. Никита забрался с задней и спрятался за широкой спиной мужика, который стоял, широко расставив ноги и держал перед собой пушистую елку, обвязанную веревкой. Изредка, когда елочка покалывала ему лицо, он негромко и любовно поругивался. Блаженная улыбка блуждала по его широкому рябому лицу. Мужик был пьян.

Как и говорила Мария Михайловна, Ева сошла через остановку. Никита спрыгнул за ней. По счастью она не оглядывалась, а настойчиво шла вперед, несмотря на бьющую наотмашь метель, которая больно секла лицо. Выйдя на набережную, она некоторое время двигалась вперед против встречного движения машин, а потом, выждав, когда в их сплошном потоке образовалась брешь, скользнула в неё и перебежала дорогу.

Когда Никите удалось повторить её маневр, она была уже на мосту, что выгибался плавной дугой над Яузой. И в тоненьком её силуэте, вознесенном над городом, над рекой в свете вечерних огней, средь мелькающих снежных хлопьев, было что-то нереальное, сказочное… как будто город заснул, и ему снился сон… сон о маленькой эльфийской царевне, которая ждет жениха.

На другом берегу она снова перебежала дорогу, проскочив в просвет бесконечной вереницы машин. Кот по-прежнему восседал у неё на руках.

— Вот гад! — процедил сквозь зубы Никита. — Это точно — он как-то действует на нее. Может, этот кот заколдован? Или он оборотень? Слышь, Кит, — разозлился он на самого себя, — кончай дурака валять! Ты это… правильно Женька сказала — совсем поехал! Да-а-а, теперь-то я понимаю этого Шарикова из Булгаковского «Собачьего сердца»! Как он там говорил: котов душили, душили… душили, душили… Вот и я бы этого кажется придушил!

Он осекся… Ева исчезла.

А, нет! — она просто поднималась вверх по переулку, а в сплошной снежной мгле её небольшая фигурка была почти не видна… Никита решил больше не расслабляться и сосредоточенно двигаться за нею след в след, чтобы не потерять из виду.

Переулочек карабкался на гору, слева шла сплошная стена с какими-то башенками вроде старинной замковой… Впереди темнела громада здания, издали похожего на дворец с высокими окнами, украшенного гирляндами разноцветных лампочек.

Завод «Кристалл» — прочитал Никита надпись на фронтоне. Ага, значит тут знаменитую водку делают — предмет вожделений Евиного отца. Да, и не только его…

Это странное восхожденье на горку среди пуржащей метели по занесенным снегом мостовым опустевшего города, который вдруг показался чужим… Кит подумал вдруг, что и Москве может быть знобко и боязно, когда тьма давит горло кольцом, и никто её не пригреет, не скажет ласково: отдыхай, Москва, родная моя, ведь намаялась…

Бедный город! — подумал Никита. — Милая моя Москва! Тебе ведь тоже плохо, наверное, когда на улицах твоих кому-то скверно, с кем-то беда… Ты ведь переживаешь за нас — своих жителей и стараешься поддержать нас как можешь… ты всегда рядом. А мы… мы спешим, мы не глядим на тебя — разве что изредка бросаем косой торопливый взгляд на твои дома, бульвары и дворики, а на душе у нас смутно, темно… нам не до тебя. Мама моя говорит, что красота твоя живет в нас и дарит нам силы… пускай мы и не осознаем этого. И все, что было когда-то создано, сделано твоими жителями, никогда не исчезнет. Все это стало твоим воздухом, настроением, твоею улыбкой! И мы, сами не замечая, вчитываемся в твои письмена. И ты становишься частью нас — мы с тобою, Москва, — одно, и каждый, кто хоть раз осознал себя твоим жителем, кто хоть раз задумался: скольких усилий стоило сотворить твою красоту… он не пропадет, не сломается — он научится говорить с тобой. Он скажет тебе свое слово — пусть малое, пусть неумелое — но СВОЕ!

И Ева… если б не она, я не думал бы сейчас о тебе, мой город! Я не хочу, чтобы она в тебе затерялась. Я знаю — она твоя, она станет твоей, и сумеет сказать свое слово под твоими, Москва, небесами. И я… я все сделаю, чтобы мы не остались безгласными, чтобы мы не молчали! Мы такие ещё нелепые, неумелые, но мы хотим научиться — всерьез! — говорить с тобою на равных. С тобой, а значит со всеми, кто жил здесь, кто вложил в твою историю свои силы и душу…