Перпендикулярный мир - [6]

Воцарилась тишина.

Я, на всякий случай, поднял вверх руки.

Неприятно смотреть в черные отверстия ружей, направленных на тебя.

В щелях досок, из которых было сколочено кузово, я видел любопытные детские глаза. Вот ведь подвалило некоторым счастье. До вечера будут делиться впечатлениями.

Между тем, непонятное молчание продолжалось. Только новые, чуть осмелевшие головы появились над бортом, и все так же молча рассматривали меня.

— Вроде человек, — наконец, сказал женский голос.

— Кто его знает, — помолчав немного, не согласился мужской.

И опять все замолчали.

Но теперь меня пристально разглядывало все население дрезины, все шестнадцать ее обитателей.

Рассматривали, и ничего мне не говорили.

— Нужно ему кровь пустить, — услышал я знакомую женщину. — Если потечет, значит — человек.

— Вы бы хоть меня спросили, — не выдержал я. — Я бы вам ответил.

— Говорит… — выдохнули все шестнадцать.

Внезапная гордость, за то, что я умею разговаривать, пришла ко мне. Я даже опустил чуть пониже руки.

— Вроде — военный, — услышал я другой женский голос.

— Тебе лишь бы в форме, дак любой смертяк сгодится, — сказал старик с двустволкой.

Все там в дрезине грохнули со смеха. Даже дети смеялись, хотя вряд ли понимали смысл этой забавной шутки… Но стволы оружия дернулись и стали смотреть чуть в сторону.

— Я — дезертир, — сказал я громко. — Нашу базу ночью разбомбили, вон видите дым, вот я и убежал… Мне в Москву нужно. Я от поезда отстал, меня в армию и призвали.

— Говорит… — опять выдохнули все.

Что-то со мной было не в порядке, раз они так непосредственно восхищались обыкновенным умением членораздельно произносить слова.

— Ну что, что ты с базы, — звонко сказала другая женщина. — С базы, как раз такие, как ты и могут быть.

Я ничего не понял, но в дрезине опять все замолчали.

Я никак не мог сообразить, чего они во мне боялись. Но моей военной формы не боялись, уж это точно.

— Эй! — сказал я. — У тебя мелкашка. Ты пусти мне кровь. Я разрешаю… А то стою перед вами, как дурак. Или поезжайте дальше, раз меня боитесь. Если я такой страшный… Только в кость не попади. Целься в ладонь, если не промажешь.

— Я тебе пальну! — повысила голос одна из женщин. — При детях!.. Вы что, мужики, совсем головами поехали.

— Их ночью крылатыми ракетами шарахнули, — невпопад сказал один из мальчиков. — Над нашим домом две штуки пролетели… Я не спал. Сам видел. Честное слово.

— У вас хлеба какого-нибудь нет? — не выдержал я. — Со вчерашнего дня ничего не ел.

Опять над дрезиной повисла тишина. Наверное, я сказал что-то совсем особенное. Или они там тряслись над каждым куском…

— Есть хочет, — прервал молчание смелый мальчик.

— Эй, — сказал мне один из мужиков, — мы сейчас кинем тебе кусок хлеба. Ты его при нас съешь. Согласен?

— Я и два съем, если вам не жалко, — сказал я.

— Два съест, — пронесся над дрезиной восхищенный шепот.

Воистину, — параллельный мир…

Я съел оба куска. Это оказалось не просто. Когда торопишься и нечем их запить. Когда нет под рукой стаканчика сладкого чая.

Первый — еще ничего. Второй же встал в горле комом. Поскольку кончилась слюна, а чтобы проглотить хлеб, оказывается, нужно его смочить.

— У вас вода есть? — спросил я тех, в дрезине.

— Подойди, — наконец-то разрешили мне.

Я медленно подошел.

Сердобольная женщина, под опасливыми взглядами остальных, осторожно протянула мне жестяную кружку с молоком.

Я такого вкусного молока не пил никогда в жизни. Куда там божественному нектару, — вот это было истинное наслаждение вкусом. Не передать словами.

От хлеба, и от этого непревзойденного молока я даже немного подобрел. И во мне, так же, как в обитателях дрезины, пропала настороженность.

— Говоришь, тебе в Москву? — спросили меня со смехом. — Тогда садись, подбросим до деревни. Так и быть… Дезертир.

Я подтянулся, схватившись за борт, и мигом оказался в дрезине, мотор которой уже зачихал, готовясь взреветь снова. Мне даже освободили место на лавочке, согнав оттуда какого-то мальца.

— Что случилось? — с улыбкой спросил я. — Почему кровь, почему два куска хлеба?

— Узнаешь со временем, — сказали мне, — ничего хорошего в этом нет… Детей бы не было, рассказали.

— Меня у вас в армию не заберут?

— У нас деревня, по деревням мобилизаций не проводят. Иначе, они с голода скоро опухнут… Но если добровольно, то пожалуйста, с превеликим удовольствием. Вот у Николая сын, добровольно пошел. До сих пор письма пишет… Правильно говорю, Коляныч?

— Век бы его не видеть, этого Гришку. С детства непутевый был.

— С кем воюем? — задорно спросил я.

На меня посмотрели настороженно, почти так же, как тогда, на рельсах.

— Как это с кем, — с кем придется, с теми они и воюют… С кем же еще, — сказали мне.

4.

Деревня оказалась на полустанке, где рельсы расстраивались, и на третьем, полуржавом пути, переходящим в тупик, застыли еще две, похожие на нашу, дрезины.

Вплотную к рельсам примыкал одноэтажный деревянный пакгауз, с огромными замками, прикрывавшими перекосившиеся двери. А за ним, собственно, и начиналась деревня, — обыкновенная деревня, каких по необъятной Руси пораскидана не одна тысяча.

Ржавое окончание железнодорожного пути — было ее центром. Поскольку сразу за пакгаузом виднелась небольшая разбитая машинами площадь, где стоял деревянный же клуб, с вывеской о грядущем кино, и деревянный же магазин, на пороге которого болтало несколько женщин с большими сумками в руках.