Перпендикулярный мир - [34]

Они готовы к плодотворным взаимовыгодным контактам. На основе взаимного уважения и невмешательства во внутренние дела. На основе мгновенно вспыхнувшей личной симпатии и приязни. Ну и более-менее приличного материального и общественного положения обеих сторон…

Гвидонов не любил бывать в Шереметьево. Каждый раз, когда он вынужден был оказываться здесь, его не покидало ощущение, что оказался он в слишком большом для этого дела, — публичном доме. Где торгуют собой не девки, и торгующие торгуют, — не телом.

В такие минуты его грело удостоверение в кармане, его воинское звание, парадный пистолет под мышкой, — и сознание того, что он оказался здесь по делу.

Вот и сейчас, когда их мерс подрулил к бордюру, выбрав среди прочих машин свободное местечко, и его новый адъютант резво выскочил из машины, чтобы открыть перед ним заднюю дверь, — как принято в хорошем обществе, — вот и сейчас Гвидонов, который уже раз, испытал знакомое чувство. С той лишь разницей, что пропало ощущение отгороженности от происходящего здесь. И появилось другое, — самой непосредственной сопричастности.

— Владимир Ильич, — как-то виновато сказал ему адъютант, которого Гвидонов уже успел окрестить Петькой, — керосин вот-вот подвезут, но летчики уже на месте, так что придется минут тридцать подождать. С керосином вовремя не подсуетились.

Да что извиняться, он никуда и не торопился, ни в какой Кызыл, что б тому провалиться на ровном месте…

Как же здешние люди отличались от тех, которые, пока ехали сюда, все время переходили дорогу на зеленый свет.

Эти были пошустрей, поудачливей, и умели держать нос по ветру. С чемоданчиками на колесиках, как сейчас принято, и без них, — отлетающие, встречающие, прилетевшие, провожающие, — все они были на неком общем для всех эмоциональном подъеме. Гвидонову не нравился этот эмоциональный подъем, — потому что здорово отличался от его собственного.

Поскольку он теперь VIP, а они так, — какая-то шушера.

И командировочные в кармане, и родной ствол, как знак особого доверия, и документы свои собственные, которые еще никто не отменял, и никакого хвоста на горизонте, — только работай, работай, работай… Все тебе для работы, все, — захочет, повяжет весь этот зал, всех положит лицом на пол, стройными рядами, и будет ходить между ними, разглядывая обтянутые тканью задницы, — и размышлять. Если это нужно для работы.

По одному его слову. Все, что ни посчитает нужным.

Все…

На огромном панно, застыли некогда завораживающие взгляд слова: Париж, Брюссель, Каир, Хельсинки, Дели… Даже Афины были здесь.

Куда же без Афин, без Афин никак нельзя. Какое хорошее мероприятие без Афин. Совершенно никакое.

Но в Афины, наверное, нельзя. Есть пределы и его нынешним возможностям… А вот в Кызыл или во Владивосток, — можно.

Даже очереди на регистрацию по два-три человека. Никакой толкучки.

Это плохо. Стояло бы человек по двадцать, — было бы получше. Подемократичней.

— Здравствуйте.

Гвидонов оглянулся, и увидел знакомую личность. Рыжеватую даму, в длинной коричневой юбке, в расстегнутой спортивной куртке, в бежевом свитере, и с традиционным колесным чемоданом.

— Привет, — сказал он, удивленно. — Не ожидал встретить вас здесь.

— А я — вас, — сказала Мэри.

Она улыбалась ему, и было видно: она на самом деле рада была так неожиданно встретить его здесь… Посреди дурацкого мира, где он — персона VIP, и должен, по примеру своего хозяина, наводить страх на окружающих, но не наводит, посреди этого дурацкого мира, где у него никого нет, — вдруг кто-то улыбнулся ему, не по службе, не из-за страха и чинопочитания, не из-за того, что хорошее его расположение чревато выгодой, — а просто так.

Хоть так.

— Я — отлетающий, — сказал Гвидонов. Улыбнувшись и ей.

— И я.

— В отпуск?

— Нет… Меня уволили.

У англичанки вдруг сделались большие глаза, улыбка пропала с ее лица, — и она уставилась на Гвидонова, как на какой-то музейный экспонат. Как на доисторический скелет мамонта. Как на рыцаря, гремящего железом, но пустого внутри.

— Вы? — спросила она чуть удивленно.

— Я, — ответил Гвидонов. — Что здесь такого?

— Вы же — предатель… — сказала Мэри чуть печально. — Вы нашли барышню, но не вернули ее домой… Она вам, наверное, теперь зарабатывает деньги.

— Нет, — сказал Гвидонов. — Но барышню я, на самом деле, нашел… Но она не захотела возвращаться домой. Слышать ничего о доме не хотела… Завела себе молодого человека, и еще одного мальчика — приятеля. Наглый он, конечно, был, до предела. Но — ей нравился.

— Что вы говорите, — чуть громче, чем до этого, сказала Мэри. — Вы застрелили четырех человек, которых Матвей Иванович послал за барышней?

— Она наняла меня охранником, — сказал Гвидонов. — А потом, они стали стрелять первыми… Как говорят дети: они сами первые начали.

— Я не знаю, что думать… В доме о вас все так плохо отзываются… Но я знаю барышню, она не захочет возвращаться домой. Я — знаю. И вы, — такой серьезный человек. Я не знаю, кто прав.

— Думайте, что хотите, — сказал Гвидонов. — Только вы правильно делаете, что возвращаетесь домой.

— Где я найду теперь такую работу, — горестно улыбнулась ему Мэри. — Я выучила русский язык… Зачем? Зачем он мне теперь нужен. У меня дома никто не говорит по-русски.