Перо жар-птицы - [66]

Когда старуха, а за ней Логвин вышли от больной, Витя, не отрываясь, смотрел в книгу, а затем стал выводить в тетради какие-то квадраты.

— Вот что… — сказала старуха, но, взглянув на Витю, поднялась со стула. — Давайте выйдем.

Они уселись в саду за тем же врытым в землю столом, и Витя, прильнув к распахнутому окну, мог теперь слышать все, от слова до слова.

— А я вашу маму лечила, — начала старуха. — Еще в шестнадцатом. Вам тогда похоронка на отца пришла. Не помните меня, конечно? Ну, еще бы… Сколько вам было — десять-двенадцать? Кстати, что с ней?

— Умерла в сороковом, — сказал Логвин. — Я только с финской вернулся.

Она молчала, глядя в землю. Логвин не сводил с нее глаз.

— Курить у вас есть что-нибудь?

Логвин вынул «Беломор».

— Солома, — прищурилась она на пачку. — А махорки нет?

Он отрицательно покачал головой.

— С фронта к махорке привыкла. Что ж, давайте… — И, помяв папиросу меж пальцами, закурила. Потом порылась в портфеле, вытащила бланки, надела пенсне и принялась писать.

Логвин следил за ее рукой. Витя стоял у окна.

— Вот что, — в упор посмотрела она на Логвина, — скрывать не стану, дело серьезное. Я бы сказала — очень серьезное. Мы — люди взрослые, нужно быть ко всему готовым. Вы сидите, сидите… Двести шестьдесят на сто сорок — не шутка. К тому же — прогрессирующий склероз. А склероз, знаете, идет за гипертонией, как тень за человеком. С чего бы это? Кажется, рановато.

Она поднялась, спрятала пенсне.

— Я все написала. Попробуйте достать это, болгарское. Вот здесь, на отдельном бланке.

И пошла к калитке, Логвин шел за ней.

— Вызова не делайте, завтра сама приду, — сказала она уже на улице.

Логвин заглянул к Варе и тихо прикрыл дверь. Сел возле внука.

Они молчали.

— На чем мы остановились? — спросил он наконец.

Витя протянул тетрадь.

— Ты что-то сказал?

— Ничего, дедушка.

Ни тот, ни другой не заметили, как открылась дверь и вошла Люда, а за ней Бабенчиков.

— Папочка! — поцеловала Люда Логвина. Потом наклонилась к Вите. — Здравствуй, сынок. Мы не надолго, полчаса от силы. Выход в финал — наше «Динамо» и московский «Спартак». За двадцать минут успеем, — взглянула она на часы. — Глеб, ты садись, еще есть время. Ну, как вы здесь?

Бабенчиков хотел что-то спросить, но Люда заговорила снова:

— Боже мой, совсем забыла!

И вынула из сумки пластмассовый водяной пистолет, нажала курок. Струя воды брызнула в открытое окно.

— Аква-пистоль! Итальянский. Здорово, правда? Но смотри мне, — шутя пригрозила она пальцем, — не вздумай чернилами…

— Спасибо, мама, — тихо сказал Витя и отложил пистолет в сторону.

Она пожала плечами.

— И в школу не носи.

— Хорошо, мама.

Бабенчиков повернулся было к Логвину, но его снова перебила Люда:

— Что же вы молчите? А я все говорю, говорю… Разболталась. Скучно у вас, ох как скучно. Знаешь, Глеб, им нужен телевизор. Вот купим «Рекорд» — отдадим наш «КВН».

— Люда… — поморщился Бабенчиков.

— Тебе жаль?

— Совсем не то, Люда.

— А что же? Значит, решено. Считайте, «КВН» — ваш. Да что с вами? И ты, сынок… Не рад подарку, сам же просил!

— Бабушка больна, — потупился Витя.

— Что с ней?

— Ты же знаешь, — сказал Бабенчиков.

— Ну да, ну да.

…Позже, когда наступили сумерки, Логвин сидел у постели жены.

— Я все знаю, — сказала Варя.

Он не понял, поднял голову.

— Все, что доктор говорила.

— Будет тебе! Мало что послышалось. Мы еще…

— Не надо, Коля. Я сама понимаю, не маленькая.

Несколько секунд длилось молчание.

— Хорошо мы свой век прожили, — улыбнулась Варя.

Он поправил ей подушку.

— Могли бы лучше…

— Что ж, если не сложилось… И все-таки хорошо. Правда?

— Хорошо, Варя. Только без тебя мне будет плохо.

— А мне без тебя было бы легче? Ты вспоминай тогда все хорошее, только хорошее… и станет легче.

В соседней комнате, подперев ладонью подбородок, сидел Витя. Перед ним была книга — учебник арифметики. Но думал он совсем о другом. Рядом лежал пистолет.

С деревьев падали последние листья. Среди могил, с крестами и без крестов, медленно шли Логвин и Витя. За воротами кладбища они свернули на тихую, малолюдную улицу. Здесь тоже падали листья с деревьев, изредка попадались одинокие прохожие. Витя взял деда за руку. Детская рука сжимала взрослую.

На улице жгли сухие листья, пахло дымом.

И вдруг раздался звон. Звенело долго, не переставая.

Это звонил будильник, но Логвин не слышал звона. Не видел, что в окна давно уже светило солнце. Он сидел за столом.

Нетронутыми оставались хлеб, молоко в бутылке, тарелка принесенной вчера клубники. Зато рядом лежала другая тарелка, полная окурков.

Наконец он очнулся, нажал кнопку будильника.

…С пустым котелком и банкой из-под корма для голубей он спускался с будки.

К дому торопилась старуха-соседка.

— Телеграмма, Матвеевич!

Он взял у нее телеграмму, надел очки.

— Еще вчера принесли. Только ты спал, не хотела будить.

Логвин вновь и вновь перечитывал телеграмму.

— Значит, в срок прибудет, жди…

И тут же запнулась:

— Распечатано было, я и заглянула. Да что с тобой? Ты вроде не рад…

На стройках началась первая смена. У входа на перекрытие стояли Логвин и молодой парень — монтажник из его бригады. Остальные опускали в подвал бетонные марши, несли ведрами щебенку.