Перо жар-птицы - [68]

Поднялся шум. Многие кричали, вскакивали со своих мест.

Логвин сидел неподвижно.

— Ну и сволочь же ты! — выкрикнул молодой паренек.

— Товарищи, нельзя же так! — поднялся один из управленцев.

Но шум не умолкал. Кто-то колотил по столу.

— Товарищи!

Наконец утихло и, обращаясь к одному Логвину, Котко заговорил снова:

— Стыдно мне за вас! Помалкивать бы вам, а вы бригаду взбаламутили. За них обида, за бригаду, за молодежь нашу. В целом неплохие ребята, а вы им яду подлили. Тут, каюсь, смолчать не мог, должен принимать…

— Погодите с выводами, товарищ прораб, — перебил его сидящий рядом и молчавший до сих пор пожилой рабочий, — что было, мы сами знаем, а Николая Матвеевича не слышали.

Логвин встал, механически одернул спецовку:

— Больно ты поцелил, Борис Никифорович, — начал он, — в самое больное. Да только я железобетонный, меня не пошатнуть, с места не сдвинуть. И от дела моего оторвешь разве что со шкурой. Оправдываться не стану. Да еще перед кем — перед тобой! Сказал ты — отец за сына не в ответе. Ох, как в ответе! Ох, как в ответе! Перво-наперво себе в ответе.

На секунду-другую он умолк, а затем говорил скорее сам с собой, нежели с Котко или другими.

— Хотелось, чтобы он человеком стал. Слов нет, как хотелось! Когда еще дитем за руку водил, в школу первый раз повели… Да что об этом, если не вернешь! Я о другом — о ребятах, раз ты про них заговорил. Правда твоя — хорошие ребята, а надо же — подходит ко мне сегодня парень из нашей бригады. «Не заводитесь, — говорит, — дядя Коля. Оно вам нужно. Пропади он пропадом, раствор этот…» И парень, кажется, как парень, верю — добра мне пожелал, а вот повернулся же язык…

Володя сидел, потупив голову.

— Послушай я его, — продолжал Логвин, — сделай, как он по добру советовал, пойди против совести — один раз всего, ну чего там! Один разок… Так ведь завтра непременно в чем-то другом покривишь, а там — еще и еще. И каждый раз оправдание себе найдешь. Что-что, а его всегда найти легко — оправдание. Только жить так тошно, ребята. И вы это знать должны, да знаете вы, сами знаете… — обернулся он к своей бригаде и другим, слушавшим его парням и девушкам. — Мне уже немного осталось, а вам — знать, у вас вся жизнь впереди…

Возле больницы остановилась зеленая «Волга». Из нее вышли трое.

— Управляющий трестом приехал! — приподнялся сидящий у окна инженер из управления.

По лестнице быстро шагал Засекин, вошел в комнату. За ним — остальные.

— Здравствуйте, товарищи. Давайте знакомиться…

И вдруг увидел Логвина:

— Дядя Коля! Вот так встреча! А я хотел к вам сегодня вечером… Завертелся в начальниках, не мог раньше.

Пройдя в самую гущу, он крепко обнял старика.

— Простите, товарищи. А что у вас здесь? Ведь обеденный перерыв… Может, я помешал?

Сегодня стены были оштукатурены и огрунтованы, а «черный» пол покрыт паркетом. За столами, сколоченными из досок, на таких же наскоро сбитых скамьях и неизвестно откуда взятых стульях сидели по-праздничному одетые мужчины и женщины, парни, девушки, отдельно — человек пять-шесть стариков. Среди закусок и разного назначения бутылок стояли цветы.

Когда умолкли хлопки, встал Засекин.

— А теперь, друзья, и я хочу сказать несколько слов, — и обернулся к сидящему рядом с ним Логвину.

Логвин поднял голову, потянулся из-за стола. Галстук на сорочке был завязан неумелой мужской рукой. Когда-то ладно сидевший, добротного товара костюм висел сейчас мешковато, казался надетым с чужого плеча.

— Да вы садитесь… — сказал Засекин и наклонился к сидящему по другую сторону от Логвина молодому лейтенанту. — А ты, Виктор, гляди, пожалуйста, за дедом. Так он весь вечер простоит.

Логвин уселся на место, положил на скатерть свои тяжелые, скрюченные трудом и подагрой руки. Но, взглянув на них и, видимо, застеснявшись, опустил вниз.

— Дорогой дядя Коля, товарищи, — начал Засекин, приметив это последнее, — с тех пор, как человек вышел из пещеры, он стал строить себе жилище. Себе, а потом и другим. Не хочу хвалиться, скажу лишь, что очень мы нужны людям. Как и те, кто пашет землю, убирает хлеб, кормит человечество или одевает его. И хотя поругивают нас новоселы, чего греха таить — поделом поругивают, не знаю, что бы они делали без нас. Правда, — усмехнулся он, — не знаю, что бы мы делали без них… Прошлым летом был я в Бельгии, в командировке. Есть там город Антверпен, а в городе, у порта, старый собор, а возле него — памятник строителям: кто на плечах, кто на спине, несут они плиты, укладывают одну на другую. Верю я, что и у нас когда-нибудь поставят такой памятник. А пока что мы ставим их своими руками. Здесь… — показал он на стройку за окном, — там, всюду! И не надо прятать руки, дядя Коля. Многих, многих из нас, — оглядел он сидящих за столами, — и на свете не было, а ваши руки, тогда молодые и красивые, закладывали бут в землю, лицевали цоколь, выводили стены…

С порога донесся голос:

— Папочка!

К Логвину шла Люда, за ней — Бабенчиков.

— Опоздала, папочка… Только на Львовской такси поймали.

И вдруг увидела Виктора:

— Сынок? И ты здесь! Домой не заехал…

— Не успел, мама, — поднялся Виктор. — Вылетели точно по графику, а над Байкалом гроза. Пришлось просидеть в Иркутске. С аэродрома — прямо к дедушке и вот сюда.