Перо жар-птицы - [53]

Ночь надвигается, фонарь качается.

Все погружается в ночную мглу, —

затягивал один голос.

Затем вступал другой:

А я, несчастная, торговка частная,

Горячьи бублики я продаю.

Навстречу шли трое. Теперь они пели хором:

Горячьи бублики, горячьи бублики,

Гоните рублики скорей, скорей…

Расстояние сокращалось. При свете фонаря можно было рассмотреть всех троих. Первый был плотен, приземист, с копной рыжих волос и такой же рыжей бородой, как у императора Барбароссы. Второй — худощав, долговяз. Третий — позади, казался заводилой, пропустившим обоих вперед.

Рыжий начал с вопроса, традиционного в таких обстоятельствах:

— Эй, шкет, есть закурить?

Логвин вынул пачку «Раскурочных», взял себе одну папиросу и протянул остальные.

В эту минуту к нему бросилась Варя. Но долговязый крепко сжал ее руку, рванул к себе и сказал:

— А вы, барышня, не рыпайтесь. До вас очередь дойдет…

Тогда Логвин спрятал пачку в карман и тотчас же получил под висок удар такой силы, что едва устоял на ногах.

Варя вскрикнула и онемела.

Пауза длилась недолго — с размаха Логвин ударил рыжего чуть повыше пояса. Тот схватился за живот и, скорчившись, упал на колени.

На него шел заводила с ножом в руке. Не дойдя шага, приготовился к нападению, но от удара по переносице отлетел назад и, уткнувшись в столб, стал медленно оседать на землю. Нож блеснул лезвием, сделал пируэт в воздухе и упал в сторону.

Долговязый отпустил Варю и бросился наутек.

— Ну вот и все, — сказал Логвин.

— Коля, у тебя кровь! — заговорила наконец Варя и потянулась за платком.

— Черт! Только фонаря не доставало…

— Дай вытру.

— Ладно, я сам… — И, поплевав на платок, стал тереть им по виску. — Да что с тобой?

— Сердце колотится, — слабо усмехнулась она.

— Ну, успокойся.

— Я ничего, а вот ты…

— Видишь — все в порядке.

— Идем скорее отсюда, — сказала она, взглянув в сторону.

Тяжело дыша и покачиваясь, рыжий пытался подняться на ноги, второй все еще сидел под столбом и обалдело смотрел в пространство.

— Прощайте, друзья, — обернулся к ним Логвин.

Темнело. Как и прежде, Логвин сидел за столом. Нетронутым оставалось съестное — огурцы, хлеб, молоко…

— Дома или нет? — послышалось снаружи.

Он поднял голову.

В окне стояла старуха с тарелкой клубники.

— Смотрю, окна настежь, света нет. Добрый вечер, Матвеевич. Чего ж ты не ешь, не пьешь?

— Задумался, Полина Антоновна.

— А я тебе — ананаски… — И протянула в окно тарелку. — Наши из сада привезли. Чищеная, чищеная уже. Молоко, вижу, есть. А сахар имеется? Сейчас сбегаю…

— Не нужно, Антоновна, все имеется. Телеграммы не было?

— Стала бы я прятать! Ты не переживай — даст он, даст телеграмму. И сам в срок приедет, Витенька твой. Что за именины без него.

— Третий день нет ответа.

— Знаешь, как у них? Дело военное, то учения, то другое что. Приедет, верь моему слову. Меня чтоб позвал, пригласил, это — да.

Она взглянула на стену, усмехнулась.

— Какая ни есть, а заместо Вари там буду. Ну, спи, отдыхай. И поесть не забудь.

Логвин снова уселся за стол. Взялся было за хлеб, но отложил в сторону…

Сад был молодой своим майским цветом — белым ковром черемухи, уже осыпающейся на землю и на тот же врытый в землю стол под яблоней, кустами сирени вдоль забора, такой же белой пеленой на деревьях. И дом казался моложе, новее, нетронутым годами.

Вечерело, и под мандолину с балалайкой сюда доносились поющие голоса. Это ребята-подростки, усевшись за соседней калиткой, выводили повсеместно ходкие в те годы «Кирпичики»:

На окраине, где-то в городе,

Я в убогой семье родилась.

Лет шестнадцати, горемычная…

Мать покачивала под яблоней плетеную из лозы детскую коляску. Варя гладила разбросанное по столу белье. Смахивала с него цвет черемухи, укладывала на доску.

Воздух прорезал гудок паровоза. Варя вздрогнула. С грохотом промчался поезд, шум нарастал, а потом постепенно утих.

— Привыкай, Варенька, — усмехнулась мать.

Всхлипнул и тихо заплакал ребенок в коляске. Варя сделала движение.

— Сиди, я сама… — сказала мать. — Коля под эту же музыку вырос и хоть бы что.

И снова взялась за коляску. Постепенно ребенок умолк, но вдруг за домом послышался шальной свист, и он опять зашелся плачем.

— Босяк! — вскрикнула мать.

Варя бросилась за дом.

— Коля…

Над будкой носились голуби. Логвин бросил на землю чумело — длиннющую жердь с какой-то тряпкой, привязанной на конце, и лихо свистел, заложив два пальца в рот.

— Коля…

— Что там, Варюша?

…Когда Варя и растерянный Логвин появились в саду, мать грозой налетела на сына.

— Совсем голову потерял! Полюбуйся, что с дитем делается.

Варя взяла ребенка на руки, и вскоре он успокоился.

— Я же не потому… — смущенно бормотал Логвин.

— Насмерть перепугал, стыда в тебе нет!

— Уже, мама… — шептала Варя, — видите — уснул.

— А ты не заступайся! Защитница отыскалась… — ворчала мать.

Но, взглянув на сына и невестку, смягчилась.

— Самим вам соска нужна. И куда было с женитьбой торопиться! Погуляли бы годик-другой, ума набрались.

— Николай у меня умный, — сказала Варя.

— Как же, держи в обе!

Гнев ее миновал так же быстро, как и вспыхнул. И журила она сына больше для порядка.

— Да и Варвара, знаете… — вставил в свою очередь Логвин, уже оправившийся от смущения.