Перо жар-птицы - [51]

По времянке уже поднимался кое-кто со второй смены.

— Да что ты боишься? — продолжал Котко вполголоса, поглядывая в их сторону. — Выстоит твоя школа, не завалится, еще нас с тобой переживет. А сдашь объект — и на покой. Захочешь — новый бери, я не против.

— Переживет, говоришь? — взглянул на него Логвин.

— И план вытянем, и твою дату отметим, как положено, — закивал Котко. — Пусть только на участке утвердят. Слыхал, может быть, участок мне дают. Приказ уже заготовлен…

Логвин сделал шаг назад.

— Вот какой ты натюрморт изобразил, живописец, — сказал он, глядя в упор. — Милое дело! Тебя — начальником участка, мне — старому дураку — почет, и бригада в чести. А только как же мы людям в глаза посмотрим, если случится что… детишкам, что придут сюда?

— Не случится, говорю тебе — нас переживет! А за мной не станет, где надо похлопочу, и в управлении, и в обкоме союза. Такой юбилей отгрохаем, век помнить будут! Из обкома пригласим кого надо, из редакции… Стол — сам понимаешь, речи, музыка, танцы под проигрыватель! Не одну пару сапог спляшем… — И вдруг осекся. — Погоди, вспомнил! Патефон…

Логвин поднял голову.

— Патефон… — бормотал Котко. — Ну, так и есть… Теперь вспомнил.

— Да что с тобой? Какой еще патефон?

— Ты скажи мне только, — заторопился Котко, подводя свои итоги, — в войну ты где, на Ямской жил?

— И сейчас там живу, — сказал Логвин.

— Не обознался, значит… Так и есть…

— Вот что, Борис Никифорович, делу время — потехе час. Пора кончать…

И Логвин обернулся к монтажникам.

— Федя! Василий! Ребята!

Первая и уже собравшаяся вторая смена подошли ближе.

— Уладили мы, — сказал Логвин. — Назад возвращаем.

— Что?! — разинул рот Котко.

— Вот и хорошо! Долго ладили, — прошумело в бригаде.

И сразу же все наперебой замахали в сторону кабин.

— Надя! Аня!

Заработали краны, стали опускаться тросы.

— Что ж, — сказал Котко, оправившись от неожиданности. — Я хотел по-доброму, да, видно, зря старался. На «нет» и суда нет. — И затем, после паузы, не сводя с него глаз: — Только не надейся, что это с рук сойдет. — И добавил многозначительно: — Подумай хорошенько. Ведь можно и припомнить кое-что…

Логвин невольно вздрогнул.

— Дядя Коля! — вырвалось у нескольких ребят, стоявших вблизи и слышавших последние слова.

— Не торопитесь, подумайте на досуге, — продолжал Котко. — А я до утра подожду.

Наступила тишина. Только грохот кранов доносился сверху.

— Вот так-то, подумайте до утра, — бросил он на прощание и, круто повернувшись, пошел вниз.

Улица не умолкала. Сигналили машины, с грохотом и треском мчались автобусы, из репродуктора на проезжей части лилась давняя развеселая песня про пилотов, для которых первым делом — самолеты, а девушки — потом.

Логвин медленно шел среди прохожих. Он не слышал этого многоликого, неумолкающего шума. В уши стучали одни и те же слова: «Подумайте хорошенько. Можно и припомнить кое-что…»

Невдалеке от строек, возле станции метро, стояла кабина с телефоном-автоматом. Здесь собралось несколько человек из бригады.

— Федя, а может, до утра подождем? — говорил Белоусу невысокий веснушчатый парень.

— И правда… — сказал Мельник.

Белоус покачал головой.

— До утра он такую кашу заварит… Не расхлебаешь.

— Сюда идет, — сказал кто-то.

К метрополитену шагал Котко.

Мельник хотел было стушеваться, уйти прочь, но лишь отвернулся, принялся рассматривать щит с афишами.

Котко прошел мимо, не глядя в их сторону.

Белоус выгреб из кармана мелочь, отыскал нужную монету.

— Еще вопрос — у себя ли он, — сказал один из монтажников.

— И примет — тоже вопрос…

— Авось у себя, — сказал Белоус и, опустив монету в щель, стал набирать номер.

От афиши вернулся Мельник.

В приемной, перед дверью с табличкой «Управляющий трестом», сидела секретарша. Двери были распахнуты настежь, и проглядывался пустой кабинет. Часы на стене показывали без двадцати шесть и, чтобы не тратить время после шести, секретарша возилась в сумочке, наводила красоту.

Зазвонил телефон.

— Трест, — сказала секретарша. — Нет. Только что уехал на объект. — И выглянула в окно. — Садится в машину…

Снаружи, в дверце зеленой «Волги» мелькнула чья-то спина.

Мимо шел Логвин. Он не видел ни прохожих на тротуаре, ни этой «Волги». Не заметил его и человек, усаживающийся рядом с шофером.

Здесь было потише, меньше народа и городского шума.

— А кто звонит? — спросила секретарша.

Но на другом конце повесили трубку. Белоус вышел из кабины автомата.

Дом был старый, совсем старый, покосившийся от времени, с много лет некрашенной облицовкой стен, отбитым кирпичом столбов по углам. В саду уже давно отцвела черемуха, а за ней — и сирень под забором. На яблонях наливались плоды.

По тропе от калитки Логвин приближался к дому. Повернул ключ и вошел в тамбур. Потом он вернулся, уже без пиджака и сорочки, в одной майке, с котелком воды и банкой корма.

По ту сторону дома, на тесном дворике, стояла будка для голубей.

Он поставил лестницу, взобрался с водой и кормом наверх и скрылся в проеме.

…Голуби сидели на крыше будки, на перекладинах лестницы, а Логвин курил за врытым в землю столбом под яблоней.

Садилось солнце. Прогремел железнодорожный состав, умолк вдали.