Перо жар-птицы - [2]

Почему я говорю старик? Ведь семьдесят — это не старость, а для Лаврентия и подавно. Он все еще в отличной форме — крепкая рука, звонкий басок и вечно парадный румянец, молочно-розовый, как у годовалого ребенка. Единственно профессорское — совсем белая грива с пролысинами и такие же усики нашлепкой. Правда, иной раз пошаливает печень, но годы здесь ни при чем.

Мы подходим к скамье. Лаврентий дышит озоном, я дымлю сигаретой, Кнопка вертит своим обрубком.

— В такую рань? — протягивает он руку.

— Да и вы тоже…

— Ну, я здесь каждое утро. Железный режим, мой друг. И притом в любую погоду — в дождь, мороз и снегопад.

Надо сказать, что метр заядлый спортсмен — мастер тенниса и рыбак-спиннингист. Дома у него настоящий гимнастический зал — шведская стенка, набор гантелей и даже складной турник. Димка Павлусевич говорит, что эта дрессировка с гантелями в его возрасте — симптом скверный: боязнь надвигающейся немощи. Но, как бы там ни было, лучше железный режим, чем моя бестолочь.

Он точно читает мои мысли:

— А вы уже курите! И, наверное, натощак. Как вам не стыдно, Евгений Васильевич? Ведь вы врач и должны знать…

За сим следуют довольно грустные истины: как известно (а мне должно быть известно в первую очередь), один грамм никотина, не говоря уже обо всем остальном, отправляет на тот свет слона, ну если не слона, то во всяком случае — кролика. Человеческий же организм, поглощая ежедневно…

Увы, все это я знаю. Я даже читал об этом лекцию. В Доме архитектора. Но я слушаю как ученик, переминаясь с ноги на ногу. Дурацкая застенчивость, как в студенческие годы, когда я сдавал ему общую хирургию.

— Бросьте эту мерзость и садитесь, — говорит он, расстилая на скамье газету.

Я делаю последние затяжки и присаживаюсь.

— Лаврентий Степанович, вам мало резать больных, вы еще пилите здоровых.

Многозначительная ухмылка:

— Вас перепилишь!

— Что вы имеете в виду?

— Вчерашнее собрание, юноша, — журчит басок.

— Сказать вам правду?

— Лучше что-нибудь сымпровизируйте.

— Нет, зачем же! План обороны продуман заранее.

— Снова заболел зуб?

— Битая карта.

— Еще бы! Ну, выкладывайте, что придумали.

— На этот раз заболел друг, школьный товарищ.

— Бедняга!

— И, заметьте, живет в Василькове. Пришлось немедленно выехать.

— Что же там у него?

— Как выяснилось, ничего страшного — токсический миокардит, после гриппа. Но я не мог не съездить, вы сами понимаете.

— Да, причина веская. Держитесь, желаю удачи. Вчера она разносила вас в пух и прах.

«Она» — это Лошак, наш председатель месткома. Препостнейшее существо и к тому же старая дева.

— А эту даму нужно выдать замуж.

— Евгений Васильевич, не говорите пошлости.

— Уверяю вас, мигом успокоится.

Кнопка поглядывает то на него, то на меня и вот-вот вставит свое слово. Он махнул рукой:

— Скажите лучше, что вы здесь делаете?

— Тороплюсь в должность.

— В седьмом часу?

— Самый раз, Лаврентий Степанович.

— Это хорошо!

Мое усердие понравилось. Я жду, что он спросит, как подвигаются дела. В нашей повседневной толчее все как-то некогда, а здесь бы впору.

— Но, позвольте, вам ближе мимо госпиталя.

Сказать, что я не ночевал дома? Меня и без того считают пропащим. Я говорю, что решил сделать крюк, подышать воздухом.

— Это очень хорошо.

Видимо, вопросов больше не будет. Я поглядываю на часы и поднимаюсь.

— Значит, выдать замуж… — басит он на прощание.

— Разумеется.

— Знаете, это идея.

И уже вдогонку:

— Алло, Женя, скажите там, что я буду попозже. Чего-то вызывают в министерство.

Кнопка проводила меня до Садовой и вернулась в парк.

Лаврентий мне нравится. Прежде всего он настоящий ученый, это кое-что значит. Кроме того, я ему многим обязан, очень многим. Никогда не забуду, что он взял меня в свою контору, вообразив во мне какие-то таланты, «дар хирурга» — по его словам, или что-то подобное.

Выло это летом, кажется, в июле. Распрощавшись с Капайгородом, я вернулся домой и начал обивать пороги горздрава. Кто-то посоветовал сходить в министерство. Просто так, на авось. Я слонялся по коридорам, дожидаясь приема. Грохотали машинки, разрывались телефоны, туда и сюда шмыгали папки с «входящими» и «исходящими». Все должно было повергать новичка в душевный трепет и сознание собственной никчемности. Вдруг легкий удар по плечу. Я обернулся и увидел знакомый румянец.

— Какими судьбами?

Я рассказал, что приехал насовсем, пока без дела. Околачиваюсь здесь вторые сутки — этот занят, тот на коллегии, третий еще где-то.

— Послушайте, а почему бы вам не пойти ко мне?

Такая возможность не приходила мне в голову. Я знал, что за три года ничего не изменилось и он все там же. Но я не хотел напрашиваться. Да и мечтать об этом не смел.

— Пойдемте, — дернул он меня за рукав.

Отдел кадров был рядом и в тот же день, без особых проволочек, я влип в науку.

Нравится мне метр еще потому, что не важничает и со всеми одинаково прост. Вахтерам и санитаркам он каждое утро пожимает руки, спросит о том, о сем, а под Первое мая, Новый год и Октябрьские посылает личные поздравления. Не только младшему персоналу, а и всем сотрудникам. Хлопотливая штука, если учесть, что нас около двухсот. Правда, эти пожелания многих лет жизни, счастья и здоровья выстукиваются домочадцами, а сам Лаврентий лишь накладывает автографы. Однажды я застал его за этим делом.